Книга Огни Хафельберга, страница 153 – Софья Ролдугина

За окном сияло не по-августовски яркое солнце, кухня была старомодной, опрятной, очень женской и домашней. Шелтон же как будто выпадал из обстановки, неряшливое чернильное пятно на акварельном рисунке. Они говорят на языке метафор. Могли ли в темные века сжечь заживо женщину по лживому навету. Особенно иностранку, да еще и красивую. Конечно, сколько угодно случаев.

В качестве инициаторов обычно выступали либо соседи несчастные, либо чем-то недовольные, либо представители церкви. А теперь вспомни, что говорится о снах дочери Манон. Якобы девочка видела священника, чьи руки были объяты пламенем, и она прокляла его. Ничего не напоминает? «Э-э-э…» Мысль вертелась на языке, но Марцель никак не мог правильно сформулировать ее.

«Тогда родился пирокинетик. Проклятие сбылось? Нет, не то». Но Шелтон, кажется, и не ждал ответа на этот раз. Паранормальные способности часто проявляются именно во время стресса. В полной мере я стал стратегом, когда увидел на асфальте трупы шестерых боевиков из Шельдерской группировки и понял, что вернуться домой уже не смогу.

А что, если Манон была для того священника чем-то большим, чем просто неправильная прихожанка, угроза его власти? Что, если было замешано нечто личное? Что, если сильнейший стресс после того, как дочь Манон прокляла убийц ведьмы, пробудил в мучающемся чувством вины священники неведомый доселе потенциал? Марцель сглотнул. По ощущениям, горло было как наждачка. Он вдруг ярко-ярко, как наяву, представил деревню.

Нет, городок, просто очень маленький, хлипкие дома, где верхние этажи выступают над нижними, смыкаясь аркой над улицей, мусорные ямы, источные канавы, крысы, зловония и болезни, лавка красильщика, лавка мясника — их держат люди нечистые, но городу необходимые, и над всем этим — церковь. Она неказистая, не слишком возвышается над домами, но подавляет их, накрывает, захлёстывает.

Это — центр маленького мирка, а тот, кто держит в руках все ниточки власти в городе, только недавно уничтожил единственную свою слабость, свое искушение, свою ведьму. Но ее дочь вернулась, она ничего не боится, она стоит посреди городской площади, забравшись на крышку колодца и обвиняет — в зависти, в жадность, в подлости.

И никто не смеет прервать эту речь. Люди слушают, люди запоминают, возможно, в следующую секунду они скинут наглую девчонку, повалят на землю, свяжут, а вечером кинут в ту же угольную яму, где сгорела ведьма. Но сейчас все заворожены. Околдованы. Он выходит, нервно оправляя деяние, готовится отдать приказ, но девчонка быстрее.

Кричит «Будь ты проклят!», кричит «Будь проклят всегда, — Да, и дети, и внуки твои до седьмого колена. Детей у него нет. — О, конечно, нет. И зря молодая вдова из крайнего дома опускает глаза и алеет как весенняя роза. Ничего не было. Нет, нет, все порыв, сон, фантазия. Живут. Да мало ли путников проходит через город.

Кто-то останавливался у нее, думает он. Надо узнать позже. А пока, а пока девчонка кричит, ты виновен, ты будешь гореть, ты, она спрыгивает с крышки колодца и бежит по улице, вытирая слезы на бегу, и никто не останавливает ее. Люди шепчутся. А следующим утром церковь, сердце города полыхает. Он не знает, как это получилось, он просто хотел зажечь свечу.

Марцель хрипло выдохнул. Видение было таким ярким и реалистичным, что на мгновение затмило действительность. Может, чужие мысли, но чьи? Было душно до красных точек в глазах. Мартель поднялся рывком, подошел к окну, распахнул его и высунулся по пояс, ловя ртом свежий воздух. Пахло речной тиной, дорожной пылью и еще почему-то кедрами, хотя ветер дул низ гор.