Книга Кофе и полынь, страница 10 – Софья Ролдугина

Впрочем, редко какое знатное семейство славится покладистым нравом.

— Очень, — ответила мисс Белл тихо. — А потом и впрямь грянул гром. То есть выстрел. Раз, два, три, четыре — четыре раза. Я, признаться, остолбенела, так и замерла с кабелем в руке… Моя подруга, которая работала рядом, верно, испугалась за меня, и закричала: «Конни, Конни, что с тобой?» — и взяла меня за рукав… А потом там, на том конце, голос громко спросил: «Конни?» — это был голос не графа, а… а… того, второго.

«Убийцы» — никто из нас этого не сказал, но, уверена, мы обе так подумали.

Представляю, как жутко стало мисс Белл, когда всё случилось… У меня сейчас и то пробежали мурашки. Когда зло, прежде нацеленное на кого-то другого, разворачивается к тебе, то ощущения сродни тому, как если смотришь в дуло револьвера, в одну точку, в черноту, окаймлённую металлом.

Смотришь — и гадаешь, выстрелит или нет.

— С тех пор я почти не сплю, — продолжила мисс Белл. — И покупаю газеты, и с утра, и вечером, всё жду, когда же напишут об убийстве. Но в газетах ни слова. От усталости я стала ошибаться на работе. Иногда мне мерещится, что кто-то следит за нами, когда мы после смены выходим на улицу… Но пока никто не спрашивал обо мне. И я думаю даже: а вдруг я выдумала эту смерть? Но если нет, а я просто закрою глаза на то, что произошло, то в следующий раз смерть придёт уже за мной.

На несколько секунд я замешкалась, подбирая слова утешения. Увы, короткой заминки хватило, чтобы появилось новое действующее лицо, которое сбило нас с толку.

— Смерть? Кто сказал — «смерть»? — похоронно бесцветным голосом произнесла Дженнет Блэк, высовываясь из-за ширмы; почудилось, что хорошенькая белокурая головка растёт прямо из деревянной рамы, словно гриб на ножке. — Мне показалось, кто-то звал, — добавила мисс Блэк, не то оправдываясь, не то пытаясь создать впечатление, что она вовсе не подслушивала. — Очень интересно. Я бы поговорила о смерти. Скучаю по работе!

Каким-то невероятным образом она умудрялась говорить негромко, но так, что её слышали даже в самом дальнем уголке зала. Тут же в кофейне стало тише. Хотя мы по-прежнему прятались за ширмой, но сейчас будто бы очутились как на раскрытой ладони, в центре всеобщего внимания. Мисс Белл, не ожидавшая такого поворота, побледнела ещё больше и прерывисто вздохнула; вид у неё был как за мгновение до обморока.

Впрочем, что-что, а отвлекать внимание от неудобных и опасных тем я умела.

— Ах, так нынче же осень! — довольно громко заметила я. — Осенью часто приходят мысли о бренности мира, о том, что всё имеет конец. Вот и мы с моей давней знакомой сами не заметили, как заговорили о смерти. Разве с вами такого не случалось, мисс Блэк?

Возможно, кого-то другого и сбил бы с мысли мой напор, но тут, увы, не было никаких шансов.

— Постоянно, — нисколько не смущаясь, ответила она. И продолжила — на одной ноте, чуть приглушённо и бойко в то же время: — Изысканным натурам к лицу любить осень и тлен. Лето любят дети; ещё дети любят леденцы и шумные игры, а это не изысканно. Зато считается утончённым тянуться к смерти. Носить чёрное, гулять среди склепов. Изображать чахотку — тоже утончённо. Говорить, что смерть завораживает, посвящать ей стихи, вздыхать под тёмной вуалью. Вешать дома натюрморты с черепами — более изысканно, чем солнечные пейзажи. Но люди такие странные! — мисс Блэк чуть нахмурила тонкие светлые брови, почти незаметные на бледном лице. — Признаются в любви к увяданию и тлену — но так огорчаются, когда смерть и впрямь забирает кого-то близкого. Почему же? Если тот, кого ты любишь, стал частью того, чем ты восхищаешься, разве не надо радоваться? Не понимаю, — качнула она головой.