Книга Кофе и полынь, страница 137 – Софья Ролдугина

— Ну-наконец-то! Глянь-ка, и впрямь нетленное тело. Спички целы?

Мэдди отвечает ему что-то… и Валх это слышит.

— Что?.. — он оборачивается недоверчиво. — Как?.. Нет!

В голове у меня всё ещё туман; я понимаю, что надо что-то сделать, отвлечь его хотя бы на полминуты — и не могу. Слышу, как вскрикивает Мэдди, как изрыгает ругательство Эллис, как наяву вижу расползающиеся в своде трещины…

И в это время разом со всех сторон вдруг начинают звенеть колокола. В храме святого Игнатия; близ приюта, которому покровительствует святой Кир; в соборе святой Люсии тоже.

Валх падает, зажимая уши.

Где-то очень глубоко, очень далеко, Эллис говорит:

— Давай.

И вспыхивает спичка.

Валх снова вскакивает и бежит — вслепую, наугад. Рушится город, распадается, словно карточный домик — декорация, ненужная уже. И среди этого исчезающего мира, зыбкого сна, мы гоним Валха, как зайца.

Мы — это мы все.

А потом навстречу выходит смерть — я точно знаю, что это смерть — и она выглядит в точности, как Дженнет Блэк.

— Спасибо, леди, — говорит она без улыбки. — Давненько я его жду.

Одно прикосновение — и Валх замирает, как механическая кукла, у которой кончился завод. Смерть в облике Дженнет Блэк берёт его за руку, ласково, точно успокаивая, и ведёт за собой. Всё размывается и дрожит… И в последний момент, когда ещё видно хоть что-то, она оборачивается ко мне и говорит:

— Мы ещё встретимся. Но я не буду ждать.

Наверное, это самое обнадёживающее, что она может мне сказать.

— Славная вышла охота, — ухмыляется Мэтью Рэндалл и отступает.

Златовласая дочь ши взмахивает рукой и скрывается под сенью ветвей. Призрак замка Дэлингридж уходит, волоча по земле копьё; борозды остаются на брусчатке и завтра, верно, прохожие будут гадать, откуда они взялись. Сэран делает шаг в картину. Джул возвращается в дом и закрывает за собой дверь.

Я ощущаю необыкновенную лёгкость — и взмываю в небо.

…вижу, как Эллис и Мадлен, чумазые и закопчённые, выбираются наконец из подземелий, целуются под светлеющим небом и смеются, а монахиня с подсолнухом смотрит на них и улыбается.

…вижу, как Абени — о, Небеса, как же постарела она разом, словно бы на двести лет! — обессилено опускается на землю, и жёлтая парча её платья истлевает, тело иссыхает и обращается в прах, и только шёпот остаётся: «Наконец-то…»

Я поднимаюсь выше — и там, под самым куполом неба, когда вся земля открывается мне, вижу наконец то, что искала.

Того, кого искала.

Он далеко, на той стороне пролива; какая-то бедная деревушка, безвестная, где даже дорог-то толком нет… И, тем не менее, дом на окраине, кажется, принадлежит аптекарю или врачу. Пахнет карболкой; очень свежо — окно распахнуто настежь. У дальней стены постель, а там…

Там человек, да. Он сильно обожжён; с одной стороны волосы обгорели настолько, что висок кажется выбритым. Человек укрыт простынёй, но она сползла, и видно перебинтованную грудь и плечо.

А потом ресницы вздрагивают, приподнимаются…

— Виржиния, — выдыхает он. — Ты здесь.

Даже это требует слишком много сил; глаза у него закатываются, и дыхание становится неровным, но это уже больше не пугает.

Лайзо жив. Теперь я знаю точно, а значит, буду ждать, сколько понадобится.

Я дождусь.

Наутро… Наутро всё было как обычно — за исключением некоторых деталей, разумеется.