Книга Кофе и полынь, страница 90 – Софья Ролдугина

— Выбор делать всегда тяжело. Зато у вас здесь большая любящая семья, а не помесь тюрьмы с лечебницей, как это обычно бывает, — утешил Эллис её по-своему, как мне показалось, вполне искренне. — За миссис Гибсон платят? Если да, то кто это делает?

Вопрос был, на мой взгляд, простой и естественный, но миссис Прюн растерялась.

— Чтоб узнать точнее, надо заглянуть в приходно-расходные книги, — ответила она. — Управляющий знает лучше… Хотя вчера брат, по-моему, упомянул, что у миссис Гибсон несколько попечителей.

— Он так сказал?

— Кажется, — кивнула миссис Прюн неуверенно. — Мы можем заглянуть в книги позже, если это важно.

— Обязательно, — просиял Эллис. — А теперь пойдёмте наконец к миссис Гибсон. Вы первая, миссис Прюн: будет лучше, если сперва она увидит знакомое лицо.

Проходя в комнату, я обратила внимание, что щеколда была снаружи, а не внутри: больного могли запереть, но сам он затвориться в своих покоях не мог. И отчего-то мне стало от этого не по себе.

«Похоже на ловушку».

Помещение представляло собой нечто среднее между спальней и гостиной. Тут в одном углу стояла большая кровать, а в другом, у окна, разместился столик и подле него несколько кресел. Миссис Гибсон сидела там с книгой — высокая, немного сутулая женщина со светлыми, чуть рыжеватыми волосами. Она была в глубоком трауре — ни украшений, ни даже оборок на блузе, юбки самые простые и жёсткие даже на вид. Перед ней лежала книга — не то жития святых, не то притчи. Обои тёплого бежевого оттенка создавали впечатление залитой солнцем комнаты, хотя за окнами по-прежнему клубился туман; светлые занавески слегка колебались на сквозняке; на подоконнике алела герань — единственное яркое пятно в этом царстве спокойствия и безмятежности.

Сильно пахло мятными каплями.

Когда мы вошли, миссис Гибсон даже не обернулась.

— У нас гости, милая, — мягко произнесла миссис Прюн и, подойдя ближе, положила ей руку на плечо. — Мы поговорим немного, а потом уйдём.

Миссис Гибсон не шевельнулась; я подумала, что, наверное, отвечать она не станет тоже, когда прозвучал вдруг надтреснутый голос.

— Мне не о чем говорить. Больше ничего не имеет значения.

Дыхание у меня на миг перехватило; всё, что мы обсуждали до этого, стало неважным. Страшно было даже вообразить, что чувствовала миссис Гибсон, снова и снова вспоминая о смерти своей дочери… Я хотела было уже попросить Эллиса, чтоб он вёл себя более мягко и не мучил бедную женщину вопросами, а потом поняла, что взгляд его направлен куда-то вбок. На прикроватный столик у кровати, укрытый кружевной салфеткой.

На столике стояла маленькая баночка крема — аккуратная, из гранёного стекла, с чёрной крышкой и красной окантовкой.

Крем, очевидно, был любим — и использован уже наполовину.

— И тем не менее, — произнёс Эллис, переводя наконец взгляд на светловолосую женщину, отрешённую и точно окутанную светом; полагаю, впечатление производил контраст между белой, чуть розоватой кожей, светлыми волосами и траурной одеждой. — Вы всё ещё помните, как выглядела ваша дочь?

Водянисто-серые глаза широко распахнулись — миссис Гибсон наконец-то вышла из своего оцепенения.

— Я никогда её не забуду! — хрипло выдохнула она, оборачиваясь прямо к Эллису, принявшему сейчас кроткий и одухотворённый вид, чему немало способствовала седина в волосах и задранные страдальчески брови. — О, моя Конни… Я вспоминаю о ней каждый миг!