Книга Дебютная постановка. Том 1, страница 106 – Александра Маринина

Разумовский пожал плечами:

– Михаил Андреевич, давайте опустим этап подготовки стекол и подстройки микроскопа и перейдем сразу к этапу выводов из эмпирического материала. Что вам угодно? Чем я могу быть вам полезен?

Вот это уж совсем никуда не годится! Да что он о себе вообразил, этот докторишка каких-то там наук? Ничего, сейчас Миша так с ним поговорит, что он в ногах будет валяться и истекать благодарностью, как спелый фрукт – соком. Когда его раздавишь тяжелым ботинком.

– Видите ли, Лев Ильич, я очень люблю всех членов своей семьи. И для меня принципиально важно, чтобы мои близкие были спокойны и счастливы. А вы этому мешаете.

– Каким же, позвольте спросить, образом?

– Вы заставляете Ларису переживать и плакать. Это плохо уже само по себе, но будет еще хуже, если ее муж, мой брат, обо всем догадается. Я знаю, что вы с Ларисой любовники, знаю, где и когда вы встречаетесь, так что не надо делать невинное лицо.

Вообще-то ничего такого Разумовский со своим лицом не делал, но Михаил шел четко по продуманному плану и произносил слова, многократно отрепетированные мысленно.

Колли Рада завершила ознакомление со столбом, оставила собственное послание на доске объявлений и требовательно потянула за поводок. Разумовский не спеша двинулся за собакой, Михаил зашагал рядом.

Лев Ильич молчал, и это противоречило заранее продуманному сценарию. Он должен был начать отнекиваться, возмущаться, клясться, что ничего подобного не было и они с Ларисой не более чем сотрудники одной лаборатории, после чего Миша собирался с торжествующим видом выложить пару-тройку фактов об их совместном времяпрепровождении и тем самым полностью сломить попытки солгать или оправдаться. Далее, по замыслу, следовало вежливое, но твердое запугивание перспективами огласки, разбирательства в парткоме и отмены командировки за границу. И на третьем этапе Михаил Губанов видел себя отцом-благодетелем, добрым, умным, все понимающим и снисходительным, в ответ на что Разумовский, конечно же, выразит готовность быть полезным во всем и оставаться верным слугой до конца жизни.

Но так отчего-то не получалось. «Не может быть, – снова сказал себе Михаил. – Я не мог ошибиться. Он молчит, потому что сильно испугался и не знает, что ответить. Язык отнялся от страха. Я рассчитывал, что он начнет лепетать и блеять, а он испугался даже сильнее, чем я предполагал, буквально онемел от ужаса. Поэтому можно не ждать ответной реплики, а продолжать гнуть свою линию».

– Я не собираюсь лезть в личную жизнь Ларисы и тем более в вашу жизнь, – произнес он миролюбиво. – Вы оба взрослые люди и хорошо понимаете, что делаете. Но я хочу, чтобы в моей семье царили мир и покой. Это понятно?

– Вполне, – коротко отозвался Лев Ильич.

– Я хочу, чтобы моя невестка не переживала и не плакала. И чтобы мой брат не расстраивался, глядя на жену, которая не лучится счастьем. Я уж не говорю об их сыне, моем племяннике. Ему только недавно исполнилось одиннадцать, он вступает в переходный возраст, и конфликты между родителями могут плохо повлиять на мальчика. А уж о том, что будет, если Николай обо всем узнает, мне даже подумать страшно.

– Понимаю. У вас есть конкретные предложения?

Голос Разумовского звучал спокойно и деловито, словно они обсуждали не ситуацию, грозящую его карьере, а чью-то научную статью, которую следовало подправить. Предложения? Вот уж нет! С предложениями, согласно плану, должен выступить сам Лев Ильич, инициатива должна исходить от него. А у Миши Губанова никаких предложений нет и быть не может, у него всего лишь просьба.