Книга Дебютная постановка. Том 1, страница 63 – Александра Маринина

– Надо же, – протянул он. – Значит, Виктор высоко ценил супружескую верность?

– Очень высоко, очень, – горячо отозвалась Зинаида и внезапно улыбнулась нежно и солнечно. – Я даже, бывало, посмеивалась над ним. Какое кино ни посмотрим – он обязательно потом долго сердился на кого-нибудь из героев, если там что-то не так было… Ну вы понимаете, в каком смысле. Даже если не изменил, а просто помечтал или, к примеру, за руку подержал, по телефону позвонил. Витя считал, что даже это – ужасный разврат и совершенно недопустимо. А про Владилена Семеновича все знали, что он… много чего себе позволял. Милиционеры спрашивали, бывал ли Витя у него дома. А как же не бывать? У Владилена Семеновича руки не из того места растут… то есть росли, ничего сам не мог, даже гвоздь забить не умел, так он Витю чуть ли не каждую неделю звал то одно сделать, то другое. Особенно после того, как гости приезжали. Они там широко гуляли, напивались допьяна, а мебель в доме хорошая, дорогая, старинная, вот Витя и приводил ее в порядок, царапины убирал, пятна, сколы всякие. То, бывало, доску в крыльце или на веранде проломят, то балясину попортят.

Она бросила в миску с водой последнюю картофелину и поднялась.

– Я вам мешаю? Отвлекаю вас, а вам по хозяйству надо… – виновато произнес Николай, внезапно смутившись.

– Да что вы! Я сейчас вареное принесу, на винегрет, тоже чистить нужно, остыло уже, наверное.

– А борщ как же?

– На сегодня у меня обед есть, а борщ я сварить успею, это дня на три-четыре.

Зинаида унесла миску в дом и вернулась с кастрюлей, заполненной отваренными в мундирах свеклой, картофелем и морковью, и еще одной эмалированной миской.

– С вами хоть поговорить можно, – сказала она грустно. – А то ведь на нас со Славиком все смотрят как на прокаженных. Если кто и разговаривает, то на всякие отвлеченные темы, про Витю даже упоминать боятся, как будто от слова можно заразу подхватить. А у меня на уме только одно: Витя, Витя, Витя. Ну как же так, Николай? Неужели я что-то проглядела, а? Витя для меня всегда был самым лучшим, я забыть не могу, какой он был ласковый, заботливый, когда мы только познакомились. Меня очень берег, с глупостями не приставал, даже поцеловал в первый раз только через четыре месяца после того, как мы начали встречаться. И никаких странностей я за ним не замечала. Ну, знала, конечно, про контузию, и что ранен был тяжело – тоже знала, он с самого начала ничего не скрывал. Он же на фронт ушел в сорок третьем, как только восемнадцать исполнилось. Как же так вышло, что он превратился в убийцу, а я не заметила? Разве так может быть?

– Не знаю, – признался Губанов. – Я не врач, судить не берусь. А доктора-то что сказали?

– Сказали, что шизофрения. Мол, не осознавал, что делает. А дальше-то что будет? Надолго его в тюрьму, не знаете?

– Как суд решит. Может быть, не в тюрьму, а в специальную психиатрическую больницу.

– Психиатрическую, – с горечью повторила Лаврушенкова. – Выходит, мой Витя совсем ненормальный. Брошюры еще какие-то при обыске нашли… Я их и в глаза-то не видела. И где только он их прятал?

– Что за брошюры?

– Да бог их знает, и я смотреть не стала, а милиционеры, которые обыск проводили, сказали, что что-то про ритуалы и загово́ры. Зачем Витя их в дом притащил, вот зачем?! – в отчаянии воскликнула она. – Он никаких разговоров про это не вел ни со мной, ни со Славиком. Мы и знать не знали, что он этим интересуется.