Книга Когда трещит лед, страница 42 – Алеся Кузнецова

Утром Алексей попробовал начать разговор о картинах, но брат твердо стоял на своем. В этот раз никаких выставок.

– Слушай, кажется, вода заканчивается. Может, сходишь сейчас? А я пока соображу нам кое-какой завтрак.

– Ух ты, господин генеральный директор, не забыл, как это делается?

– Господин старший брат практически вырастил кое-кого. А ну-ка, марш за водой!

Но как только Алекс отошел от дома, вместо того чтобы растопить печь и начать делать завтрак, Алексей занялся совершенно другим делом.

Через два часа братья обнялись у грузовика и каждый вернулся к своей жизни. Алексей – в Москву, а Алекс, которого брат по-прежнему называл Сашкой, остался в таежном доме, открывая для себя шаг за шагом истинную любовь и прощение, мир и осмысленность, радость от проживания каждого момента своей жизни. Встреча со старшим братом вскрыла старую рану, которая кровоточила столько лет, но которой Алекс всегда боялся касаться. Тщательно спрятанная под панцирем из успешных проектов и благотворительных дел, она все годы, оказывается, оставалась на месте и продолжала влиять на все его поступки и жизненные выборы. А после ночного разговора вдруг стало легко, словно разделявшая много лет их с братом стена рухнула.

Никогда ранее он не чувствовал в себе такой наполненности и смысла; появившееся ощущение свободы окрыляло и помогало делать первые шаги к чему-то новому. Здесь жизнь обретала новые краски. Не имея возможности быть рядом с любимой, он тем не менее проживал вместе с ней каждый день ее жизни. Он рисовал ее такой, какой чувствовал. И приступая с новым восходом к работе, Алекс никогда не знал, какой она выйдет на холсте.

Иногда она была озорной, иногда сосредоточенной, а были дни, когда девушка выходила совершенно потерянной. Эти картины особенно тяжело давались, потому что он чувствовал, что между ними есть та невидимая связь, которая навсегда соединяет людей и дает им узнать состояние второй души. Поэтому он был уверен, что в тот день, когда он рисует ее поникшей и растерянной, передает не свое состояние, а транслирует ее душу на бумагу. Эта боль проходила через него самого и лишь после этого выплескивалась на холсты.

Лицо ему по-прежнему не давалось. Пару раз он пытался нарисовать лицо таким, как помнил, но всякий раз с криком «не то!» эти скомканные листы погружались в пламя печи. Сегодня, кажется, он нащупал нужные линии и увлеченно работал над эскизом новой картины. Появившаяся уверенность, что в этот раз все получится, заставляла рисовать, не останавливаясь и не прерываясь на еду. Лихорадочная радость и предвкушение результата были так велики, что на мгновение показалось, будто в целом мире есть только он и эта картина. Внезапно хижину сотряс резкий стук. Вздрогнув от неожиданности, он положил кисть на край мольберта. Неужели брат вернулся? С чего бы вдруг?

Секундное замешательство, нарастающий стук – и Алекс рванул к двери, импульсивно поддаваясь той энергии и напору, с каким колотили в дверь. Однако на пороге наткнулся на бородача с довольно странным видом. Сколько прошло времени от открытия двери и до того момента, когда незнакомец решительно шагнул внутрь? Секунд пять? Семь? Но мозг за это время уже успел составить мнение об этом рослом грубом мужчине, лицо которого было покрыто небритой щетиной, как, впрочем, и у самого Алекса, а глаза сверкали яростью. За незнакомцем со стороны леса тянулся кровавый след. Ворвавшись в дом, он быстро сбросил что-то на стол и не оглядываясь скомандовал: