Книга Стамбульский ветер, страница 36 – Алеся Кузнецова

– Как ты выдержал смерть жены?

– Я просыпался и не знал, кто я. Шел по улице – и ловил себя на том, что вижу мир, будто сквозь чужие глаза. Все, что у меня было – дом, семья, статус, даже жена – оказалось кем-то другим написанным сценарием, в котором я лишь читал чужие реплики. Айлин умирала молча, почти незаметно, и с каждым ее шагом в сторону смерти я все больше понимал, что сам давно мертв. Мы говорили с ней по-настоящему и искренне всего один раз ночью за день до того, как она умерла. И тогда, наконец, честно признались друг другу, что стали оба заложниками чужих ожиданий. Два несчастных человека оказались вместе, но не смогли ничего друг другу дать.

– Как это ужасно.

– После ее смерти я понял: если не уйду сейчас – исчезну окончательно. Не физически. Просто перестану быть собой. И в один день я встал, словно на автомате собрал бумаги, документы, книги. Купил билет. Я не кричал, не обвинял, не требовал. Я просто вышел за дверь и больше не оглядывался. Оставил отцу письмо на рабочем столе. Это не был побег. Это было рождение.

Я долго не отвечала. Просто сидела, держа чашку с остывшим кофе, и смотрела в экран. Мысли путались, а пальцы не слушались. Я ведь тоже когда-то ушла. Только не ради себя… Я убегала, увозя с собой тайну, которая уже жила во мне. Я убегала из-за страха, что повторю судьбу женщины, чье имя тогда не знала. Сесиль…

– Расскажи про свою встречу с матерью. Ты ждал ее столько лет.

– Это было еще более оглушающе, чем те годы, когда я не знал ее имени. Я действительно нашел ее. У меня был только номер банковского счета. Не представляешь чего мне стоило найти ее адрес и узнать место работы. Она была танцовщицей. Работала в балете. Мы были чем-то похожи – в профиле, в форме носа, в выражении взгляда. Я сразу понял, что в нас течет одна кровь, стоило лишь увидеть.

– Ты встретился с ней?

– Нет. Я увидел ее на фотографии. Белое мраморное надгробие на кладбище Монпарнас. Я не успел. Она умерла за два месяца до того, как я приехал в Париж.Слишком поздно. Слишком тихо. Но теперь я хотя бы знал, кем она была. Я ходил туда каждый день и никак не мог найти, хотя заранее выучил план кладбища. Она была не в центральной аллее, а в глубине, среди старых акаций и покосившихся крестов, возле каменной скамьи. Там почти не было цветов, только пара осенних листьев и тонкий солнечный луч, пробившийся сквозь листву. Я сел напротив. И не смог ни заплакать, ни уйти. Просто сидел и смотрел в лицо женщины, которую ждал с детства.

Надо же. – подумала я, – француженка… как удивительно. Эмин был наполовину французом, это объясняло почему он был не похож на всех остальных восточных мужчин. Он вообще был не похож ни на кого. Таких как он в мире больше просто не было. И я потеряла его.

Порыв холодного северного ветра грубо выдернул меня из нашего воображаемого убежища – подоконника в парижском книжном, где только что, казалось, пахло кофе и древними страницами. Этот подоконник стал моей границей – между реальностью и той жизнью, которую мы пишем друг другу между строк. Но Милена снова забыла закрыть окно на кухне. Не понимаю, зачем она его вообще открывает, если на на улице март, а я только что выздоровела. Я вышла и закрыла окно. Милена лишь пожала плечами: "Ой, простите, снова не заметила". Я ничего не ответила, попыталась ей улыбнуться и вернулась в комнату.