Книга Спасти Персефону, страница 64 – Мария Самтенко

— Я сотру тебя в порошок! — зарычал Арес. — А то, что останется, сброшу в Тартар! Посмотрим, что ты сможешь противопоставить молнии!

Он, не глядя, сунул руку в колчан… сунул вторую…зашарил… перевернул колчан и потряс им в воздухе.

Молнии исчезли.

В протянутой руке Аида появились вилы.

— Убирайся из моего мира, — приказал он. Странно приказал, с каким-то напряженным ожиданием в голосе: Танат в очередной раз подумал, что это больше не Невидимка, но не успел закончить мысль.

— Еще чего, — взревел вдруг Неистовый. — Еще чего-о-о-о-о-о-о…

Никто еще не успел ничего понять, только царица вдруг закричала, дернулась вырваться из цепких рук матери; поднялся ветер, застонали кусты, заскрипели камни; Минта в ужасе вцепилась в Деметру — Плодоносная стояла с незыблемостью вековой скалы.

А Арес по-прежнему не закрывал рта, со свистом и чавканьем втягивая в себя воздух.

Одежды Аида затрепетали — но ведь не за Деметру же ему было хвататься. Он, кажется, дернулся куда-то за баобаб, но поздно. Его уже захватило вихрем — сдавило со всех сторон, потянуло в огромную, алую, многозубую пасть.

Танат видел, как вихрь из пасти войны сдирает с его кожи загар, и слетают песчинки пополам с пеплом, и уходит, втягиваясь в гигантский зев, сама жизнь — бесконечная смертная жизнь — и ему уже не помочь, не спасти, и даже самые быстрые крылья и самый острый меч не смогут остановить этот вихрь, потому, что момент упущен, дрогнули пальцы, и остается только…

«Только не вмешивайся».

Да он и хотел бы вмешаться, но поздно, поздно, ему уже не помочь, он чувствует, хотя и ни разу не видел — процесс уже не повернуть вспять, и чудовищный зев Ареса все равно не отпустит свою добычу, а если отпустит, для смертного — уже слишком.

И можно только смотреть, как исчезает в гигантской пасти последняя песчинка жизни, и Аид опрокидывается навзничь, выпуская из рук двузубец, и его волочет внутрь, и Арес жрет его, начиная с ног, и Танат снова до боли стискивает пальцы на рукояти меча (клинок сам рвется в бой, но нужно держать), и…

— Невидимка, — само срывается с губ, не остановить. Пускай он — не он, и не бог, пусть сгорел, да пусть хоть останется смертным, пусть едет в свою проклятую степь, найдет еще одну нимфу, пусть, пусть, только не так, пожалуйста, только не так.

Убийце впервые за много веков хочется зажмуриться, но он не в силах оторвать взгляд.

И вдруг… перед тем, как исчезнуть в чудовищной пасти, Невидимка открывает глаза, и Танат успевает заметить на его побелевшем лице тошнотворно-многообещающую усмешку Кронида.

Ветер стихает, возвращаются звуки: довольный смех Ареса, тихий плач Минты, успокаивающее кудахтанье Деметры — и только со стороны Персефоны ледяное молчание.

А Танат неожиданно понимает, что улыбается, как дебил.

Аид знал, что должен сделать, но все же это было безумно тяжело — перестать цепляться за воздух, за землю, за Подземный мир, за реальность, позволить вихрю из пасти Ареса захлестнуть себя и затянуть в распахнутый темно-красный зев.

Пожалуй, еще это было ужасно больно. Казалось, что ветер сдирает мясо с костей, выжигает саму его сущность. Хотелось ответить, хотелось заехать ногой по самовлюбленной роже бестолкового племянника (во что ж он себя превратил?!), а потом схватить за шкирку и макнуть в Стикс, чтобы вязкие ледяные воды промыли ему мозги. Нашелся титан — пожиратель богов! Не того, видать, сына Гера сбросила с Олимпа.