Книга Истинные (не) изменяют в марте, страница 8 – Мария Самтенко

- К сожалению, сейчас в Моривилле нет других судей, кроме Гейдена Ауруса. Но не расстраивайтесь. Я дам вам перо, чернильницу и бумагу, чтобы вы написали друзьям - вдруг найдется кто-то, кто сможет внести за вас залог. Тогда у господина судьи не будет оснований отправлять вас в камеру.

Следователь говорит так уверенно и спокойно, словно и вправду уверен: залог внесут. Но я, к сожалению, не разделяю его оптимизм. У кого, в самом деле, мне просить денег? У Реналя, который наверняка не горит желанием видеть меня на свободе? А, может, у сиротского приюта? Который и без того кое-как сводит концы с концами из-за наплыва сирот и попаданок?

Даже если теоретически матушка-настоятельница и может найти деньги - говорят, она сама из храмовников и у нее много знакомств - получится ли раздобыть крупную сумму за пару часов? Ведь после обеда меня уже поведут в суд.

Впрочем, я все равно с благодарностью беру бумагу и автоматическую чернильную ручку, чтобы написать матушке-настоятельнице. Но про залог пишу вскользь, а все больше в целом про расследование и допрос. А то мало ли когда доведется в следующий раз.

До обеда остается совсем немного времени, и я трачу его совершенно бездарно: сворачиваюсь клубочком на нарах и плачу, сначала вспоминая измену Реналя, а потом разговор с его дядей-судьей - который, конечно, верит племяннику, а не мне. И какой же он мерзкий! Думаю, Гейден Аурус только рад, что отделался от сомнительной невестки из сиротского приюта. И он непременно захочет оставить меня в камере.

Потом ко мне в камеру приходит конвой: суровый мужчина открывает дверь и протягивает большую корзину:

- Вам передача из сиротского приюта. Здесь платье для суда и обед.

Слово «обед» конвойный произносит таким тоном, словно ему стало обидно за пренебрежение тюремной едой. Но я только рада привычной приютской каше и кувшину молока.

Еще в корзинке лежит мое темно-синее платье «на выход» и шляпка. Сейчас сентябрь, довольно тепло, и закрытого платья хватит, чтобы не замерзнуть. Туфельки придется взять свадебные, белые.

На дне корзины лежит записка:

«Дорогая Мари! Я не верю в эти вздорные обвинения! Мерзавец Реналь нос из дома не кажет, и правильно делает - пусть только высунется! А ты, дорогая, держись, мы собираем деньги на залог. Постараюсь прийти на суд. Эрмина».

На душе теплеет, и я улыбаюсь - впервые за день.

Городской суд располагается в самом центре Моривилля. В соседних зданиях находится магистрат и городская библиотека, чуть дальше, за небольшим сквером - центральная больница.

Мы едем к суду в одной карете со следователем Петрикором Дагелем. Он молчалив и задумчив, да и мне не до разговоров: я нервно смотрю в окно, пытаясь запомнить маленький уютный Моривилль, город, в котором прожила два года.

Других городов я не помню. А впрочем, вся моя прошлая жизнь - это сплошная тайна, скрытая, в первую очередь, от меня. Имя «Марианна» мне дали уже тут, фамилию тоже, а возраст определял местный маг - и я до сих пор не уверена, чем он при этом руководствовался. Ну не ощущаю я себя на двадцать четыре! Лет двадцать, не больше.

Где я жила раньше и как попала в этот мир, тоже неизвестно. В памяти иногда всплывают обрывки воспоминаний: суровый северный город на берегу моря, толпы людей в странной одежде, лестницы под землей. А еще огромные парки с золотыми фонтанами, дворцы и… стихи: