Книга Ее свирепые звери. Начало, страница 21 – Э. П. Бали

Дорогая Дикая Мать.

На каменном полу его камеры лежит гиена, явно принявшая форму анимуса до того, как его голова была отделена от тела. Между двумя частями тела натекает лужа крови, и мой желудок сводит судорогой. Одна из моих рук находит рот, прикрывая его, словно я могу также скрыть сцену убийства для своего сознания.

— Ли-я, — Дикарь пропевает мое имя в стиле веселой детской песенки.

Скрежет цепей, шевеление тела, но я игнорирую его и поворачиваюсь, заставляя себя посмотреть в камеру напротив гиены, где обнаженный самец все еще сидит на своем металлическом стуле. Сегодня я могу разглядеть его побольше. Он большой зверь, анималия ближе к тридцати, покрытый черными татуировками от ступней до шеи. Но одна татуировка выделяется: пять тонких линий древнего текста на левой стороне его шеи. Это и два других признака говорят мне о его анимусе. Льдисто-голубые глаза смотрят на меня сквозь темноту. Длинные серебристые волосы, достигающие плеч, выделяются в полумраке. На левой стороне его шеи пять строк текста, представляющих пять жаберных щелей. Он акула.

Самец неподвижен. Очень неподвижен, когда он смотрит на меня, мощная грудь делает медленные, глубокие вдохи, большие бицепсы выпирают из-за связанных за спиной рук. За свою невесёлую жизнь исцеления всевозможных темных тварей, я еще ни разу не встречала акулу — и на то были веские причины. Большинство из них сходят с ума на суше, теория состоит в том, что им никогда не суждено было покидать свой морской дом. Действительно, почти все морские анималия предпочитают проводить свою жизнь в глубоких частях океана в преобразованной форме, никогда больше не превращаясь в людей.

Так какого же черта этот тип здесь делает?

Глава 9

Аурелия

— Принцесса, отойди от моего брата.

Глубокий голос Дикаря разрушает чары, наложенные на меня акулой, и я встряхиваюсь, прежде чем отойти к стальной двери, за которой лежит мой пациент. Дикарь просовывает голову сквозь прутья своей камеры. Он уже сидит, но под глазами у него темные круги, из-за которых он выглядит еще более опасным. Волк одаривает меня какой-то безумной улыбкой, от которой у меня сводит живот.

— Что случилось с гиеной? — тихо спрашиваю я.

Низкий, мрачный смех, подобный рокоту вулкана, исходит от дракона в камере позади меня.

— Он получил по заслугам.

Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на дракона, чувствуя, что Дикарь следит за каждым моим движением. Я почти не вижу самца, за исключением того, что он тоже прикован цепью, но не к стулу, как акула. Вместо этого обе его руки вытянуты, цепи приковывают его к стенам с обеих сторон. Варварство. Его руки, должно быть, очень болят.

Я не могу разглядеть лица мужчины, туда не проникает свет, но я вижу, что на типичном для самца-дракона теле надеты чёрные джинсы.

Вырезанный из камня, поджарый, испещренный мышцами и шрамами, как старыми, так и новыми. У него пирсинг на одном соске и, в характерном драконьем стиле, длинные черные волосы, ниспадающие каскадом на его четко очерченные грудные мышцы. Но самое интересное в нем — это пара белых шнуров от наушников, ведущих к ушам. За пояс его джинсов заткнуто какое-то устройство.

— Проверяешь меня, птенчик? — рычит дракон. Его голос холодный и монотонный.

Я подпрыгиваю, вытаскивая себя из тумана жажды, и надеюсь, что на моем лице нет смущения.