Книга Наследница старой башни, страница 112 – Полина Ром

Первым подбежал капитан баронской охраны, который встал на колени рядом с извивающимся телом и попытался приподнять его. Но барон был тяжел, да и тряска начинала стихать. Наконец он судорожно дернулся последний раз и замер. Капитан торопливо принялся расстегивать камзол и рывком разорвал рубаху на груди моего мужа. Приник головой, будто прислушиваясь к чему-то…

Капитан встал, сделал шаг в сторону от лежащего на полу тела и оглушающе громко провозгласил:

-- Барон Варуш фон Розер мертв!

Тишина поглотила огромную трапезную, никто не мог понять, что и как нужно делать. Тишина была прервана только шумом падения: на полу между вскочившими и замершими гостями судорожно корчился отец Инкис.

Тюрьма под баронским замком оказалась огромной. Теоретически я знала, что под замками всегда были подвалы и тюрьмы, а теперь вот довелось увидеть в реальности.

Темно, холодно, влажный липкий воздух, из-за которого тяжело дышится. Занятых камер слишком мало. Когда солдаты барона вели меня вниз по длинной лестнице, а потом по довольно широкому грязному коридору, сквозь решетки заменяющие двери, я увидела только четверых людей, молча сидящих в камерах без света. Только один старик подошел к решетке и, слезливо моргая от тусклых всполохов факела, молча проводил нас взглядом. По обе стороны коридора, который казался мне бесконечным, шли пустые камеры, где решетчатые двери стояли нараспашку. Путь освещал пожилой толстый тюремщик.

Моя камера отличалась от тех, что были в коридоре. Ее запирала толстенная деревянная дверь, еще и усиленная железными балками. Вверху, на уровне лица была проделана форточка, которая запиралась снаружи. Эту дверь, случись что, нужно взрывать динамитом.

В новом жилище даже присутствовало крошечное застекленное окно в мир. Узкое, прямоугольное, забранное мощными железными прутьями, да еще и находящееся ниже уровня земли. Но днем какие-то крохи света в него все же попадали. Стол и табуретка были закреплены намертво и рассчитаны на человека более крупного сложения. Угол камеры занимало чудовищно вонючее ведро-туалет.

Деревянный топчан был каким-то склизким от сырости и плесени, а от тюфяка, набитого соломой, немилосердно воняло. Еду приносили дважды в день. Как правило, это были недоеденные куски и корки черного хлеба. Таким кормили прислугу. К хлебу давали большую, примерно на пол-литра, кружку воды. Вода, слава богу, была самая обыкновенная, колодезная. Тюремщик и солдат, который его сопровождал, никогда не разговаривали со мной и на вопросы не отвечали. Молча ставили на стол еду, молча выносили ведро.

У меня было время. У меня была целая куча времени, чтобы выплакаться, чтобы подумать о том, как Элли проживет без меня в этом мире, чтобы подумать о том, что, может быть, Леста ее и не бросит, а останется где-то поблизости. У меня было очень много времени на самые грустные размышления. Тем более что спать нормально здесь было просто невозможно: по ночам по полу бегали крысы, здоровенные откормленные крысы, которых я боялась. А сам тюфяк был просто нашпигован полчищами клопов. Уже после первой ночи я чесалась, как блохастая уличная собака.

Следующей ночью я спала полусидя на столе, опираясь спиной о стену. По стене изредка ползали мокрицы, довольно мерзкие и противные. Но они, по крайне мере, не кусались. Все это: окружающая грязь, отвратительная еда, убогое существование, включая невозможность нормально лечь и выспаться, тянули из меня силы, как пылесос. Я понимала, что долго не выдержу.