Книга Невестка слепого барона, страница 28 – Полина Ром

На время выпечки хлеба женщины-тестомесы отправились на утреннюю молитву. За печью присматривала Анна, и она же велела мне остаться здесь.

— Осподь простит, ежли разок-другой не сходишь. Помолится-то и в душе можно. А вот в замуж выйдешь – научаться тебе негде будет. Велела тебе матушка настоятельница помогать, от и помогай.

Я с удовольствием осталась и за это была благодарна сестре Анне. Проводить время в молитвах было и скучно, и нудно. Час выстоять на коленях, даже подстелив на пол собственный подол, тяжко.

А вот «научатся» у этих пекарей мне было особо и нечему. Почти все, что они делали, делалось с нарушением технологий. Вот и сейчас, даже не имея термометра, я понимала, что печь протоплена слишком сильно и хлеб в нее сажать нельзя. Но и сказать что-то, сделать замечание и пояснить я не могла. Это неизбежно привело бы к вопросу: а откуда у меня такие знания?

Вынимали хлеба и раскладывали их на стеллажи мы с Анной. Как я и предполагала, хлеб был тяжелый, плохо подошедший и чуть сыроватый внутри. Зато хлебная корочка отличалась почти угольным цветом.

Привычно раскладывая на полки обжигающе горячие буханки, Анна на секунду остановилась, утерла рукавом пот, подтянула огромные брезентовые рукавицы, защищающие руки от ожогов, и довольно произнесла:

— Дух-то, дух-то от хлебушка какой! Оно, конечно, селяне все больше лепешки пекут. И дешевле выходит, и быстрей. А только без настоящего хлебушка жить грустно.

С одной стороны, смотреть на Анну было приятно: монахине явно нравилась та работа, которую она выполняет. С другой, раз она занимается этим много лет, то уже могла бы понять, что в слишком сильно протопленной печи буханки не пропекаются, оставаясь внутри слегка волглыми. Я настороженно улыбалась на ее речи, но молчала. Не мне воспитывать взрослую женщину, прекрасно живущую и без моих советов и комментариев.

Каждую полку с хлебом мы накрывали плотными и грязными листами брезента: хлеб должен отдохнуть после выпечки. Эти самые куски брезента выглядели отвратительно. Похоже, их не стирали никогда в жизни. Ткань была настолько жесткая, что больше походила на тонкую фанеру, и даже шла трещинами по корке, если попытаться согнуть ее. Кроме наслоений муки, на ней присутствовали и брызги жидкого теста, закаменевшие от времени, и просто грязь, скопившаяся за годы использования. Пожалуй, эта ночь и эта хлебопекарня стали для меня дополнительным источником стресса. Слишком уж здесь все было не так.

Пока хлеба остывали, мы с сестрой Анной сидели на улице перед входом в пекарню и тоже остывали: от жары я пропотела насквозь, и сейчас влажная одежда просто липла к спине. Обе двери в цех были открыты нараспашку.

— Сейчас хлебушек остынет, сестры с молитвы вернутся. Можно будет тепленького поесть. Эх, и вкуснотень же, когда горбушечку посолишь, а она аж хрустит!

Я только смущенно улыбалась и согласно кивала головой.

С молитвы сестры вернулись втроем и некоторое время сидели молча рядом с нами на длинной лавке. Отдыхали. Одну буханку разрезали на толстые ломти и, круто посолив, ели с удовольствием, благостно вздыхая от запаха свежего хлеба. Даже лица женщин смягчились и появились легкие улыбки.

Минут через десять четвертая монашка подогнала к дверям запряженную крепким коньком телегу, где крепились два массивных деревянных стеллажа для буханок. Стеллажи заполнили еще горячим хлебом, вновь прикрыли брезентом. Сестра Анна присела на краешек телеги, взяла в руки вожжи и немного сердито сказала: