Книга Клуб анонимных цариц, страница 102 – Алекс Винтер

– Эта Сонай просто как греческая сирена, – заметил я. – Видел я фрагмент фильма. Она очень хороша, и голос у нее и правда чарующий. Мужик не смог устоять. Недавно, кстати, одна моя знакомая говорила, что красивым жить гораздо проще, перед ними открываются двери, которые закрыты для дурнушек. А как муж узнал об измене?

– Селим сказал, что после беседы с «этой чокнутой русской бабой». А я даже не помню, что такого ему говорила, я ведь тогда даже почти не подозревала Сонай, молола всякую чепуху, лишь бы подольше пожить. Оказалось, что я брякнула что-то типа «он мог соблазнить любую», и Бояджи за это зацепился. Заподозрив, что Сонай изменяла ему, он устроил ей допрос с пристрастием. Она и призналась, что изменяла и что организовала убийство Солнцева, чтобы муж не узнал. Селим говорит, труп Сонай Бояджи был так обезображен, что ее с трудом узнали. Ибрагим теперь не отвертится – что ты, убить звезду экрана, народную любимицу. Интерпол в экстазе, надеется, что Бояджи пойдет на сотрудничество и всех сдаст, в чем я совершенно не уверена. Если Бояджи начнет говорить, его как пить дать придушат в камере. По словам Селима, фирма Бояджи – одна из многих в этом синдикате, так что его будет проще заткнуть, чем вытащить. Думаю, скоро мы узнаем новости о том, что Бояджи покончил с собой в камере или умер от сердечного приступа.

– Солнцева даже жаль, – сказал я. – Мужик оказался не таким козлом, как о нем думали, все, в чем он был виноват, так это в том, что не отказывал бабам, которые на него вешались.

– А мне жаль Полину Гербер, – вздохнула Агата. – Бедная девочка уморила себя голодом ради мужика, которому было на нее плевать. Все началось с этой смерти. И отца ее тоже жаль. Обычная семья, в которой все слетели с катушек. И ради чего? Олимпийского золота? Да гори оно огнем!

– Рыба моя, так ты такая же фанатичная, – усмехнулся я. – Даром что не спортсменка. Тебе ж тайна все нутро выест, ты пока дело до финала не доведешь, не успокоишься. Знаешь, какая собака самая злая и въедливая?

– Легавая? – усмехнулась Агата.

– Нет. Такса. Она, пока до барсука или лисы не доберется, не успокоится, и по своей свирепости ротвейлеру не уступит, хоть и выглядит няшной. Вот ты и есть такая такса.

– Такса? Надо же, – удивилась Агата. – Ладно, пусть я буду такса. А ты тогда кто? Злой доберман?

– Нет, я, наверное, алабай. Потому что трепетно оберегаю свою территорию и всех, кто на ней. Волк может чувствовать себя в безопасности, пока не перейдет черту.

– Заведу-ка я себе таксу, – решила Агата. – Будем с ней, как сестры, выволакивать лис из нор за задние ноги. И так одиноко уже не будет.

Она замолчала, уставилась на фонарь, вокруг которого порхала мошкара, и залпом допила остывший кофе.

– У тебя все в порядке? – спросил я.

Агата отмахнулась.

– Вполне.

На этот раз со стороны Торадзе нет укоризненных взглядов, никто не кричит с трибуны противным хриплым голосом: «Садовска-а-ая!», отчего приходится вздрагивать, словно от вороньего карканья на погосте. Торадзе довольна прокатом, надо же, и в кои-то веки у нее не нашлось слов для замечаний. Сегодня Вике все удается, она только что без труда, да еще дважды сделала каскад прыжков с тройным тулупом, безупречным приземлением после риттбергера, который ставят специально для того, чтобы набрать побольше очков, тройным акселем в качестве финальной точки и спиралью Шарлотты в начале.