Книга Блики смерти, страница 16 – Наталья Гриневич, Елена Фили, Галина Ярось, и др.

Она вообще не умела разговаривать обычно, как все, только кричала, смеялась в голос, а иногда могла запеть прямо на улице.

Солнечный зайчик вырывается, пляшет по дороге и вдруг прилетает ответным отражением от стекла легковушки, что тихонечко едет ко мне, поскрипывая снегом по обочине. Зеркальные солнечные очки водителя затеяли эту игру. Машина проезжает мимо, и я вижу, что за рулем женщина, укутанная в белые песцовые меха. Редкая штучка для Мегиона.

Ту последнюю нашу общую зиму мы почти всю провели на катке. Каждый вечер дома натягивали на пару шерстяных носков хоккейные коньки, на пару размеров больше своего, и, стуча полозьями сначала по деревянным полам дома, а потом по укатанным снежным дорожкам, шли к катку. Его каждую зиму заливали на школьном стадионе. Натягивали надо льдом электрические провода с обычными лампочками, выстраивали по периметру невысокие щитовые заборчики — и нате, катайтесь. Днем лед, по негласному правилу, занимала малышня. Потом приходили девочки и пытались освоить фигурные па, а уже поздним вечером каток поступал в распоряжение парней-хоккеистов.

Настоящие коньки для фигурного катания были только у одной девочки в Мегионе. Она гордо рассекала на них по центру площадки и показывала всем, как надо делать прыжок. У нас не было на коньках зубцов, которыми она цеплялась за лед, но мы тоже научились прыгать на своих хоккейных. Лучше всего получалось у Ирки. Она вообще тогда во всем стала вырываться вперед. Солировала в хоре, первой была принята в комсомол и даже лифчик начала носить раньше всех. Причем не какого-то там нулевого или первого, а сразу второго размера.

На нее заглядывались парни из старших классов. А она выбрала вообще взрослого — Пастуха. Он работал в автомастерской и был нападающим у хоккеистов. На катке все звали его только по кличке, и ему это нравилось. Но Ирка по секрету сказала мне, что зовут его Андрей Пастухов и он главный у шанхайских пацанов. Шанхаем в Мегионе называли район балков на окраине поселка. Дома мне строго-настрого запрещали туда ходить.

Он все чаще и чаще стал появляться у катка задолго до своих тренировок, а однажды пошел провожать Ирку до дома. С того дня мы с ней стали видеться реже. Она даже коньки забросила, но неожиданно пригласила меня встречать вместе новый, 1975 год. И не у себя, а во взрослой компании Пастуха. Меня не отпустили. А утром к нам пришла тетя Валя и долго плакала у мамы на кухне.

На перекрестке, резко затормозив, передо мной останавливается желтый милицейский газик. Из него выбирается огромный парень и, сграбастав в охапку, чуть не валит меня с ног:

— А я еду и смотрю, ты или нет? Тань, ты откуда взялась?

В лихом сержанте, с выбившимся черным чубом из-под серой милицейской ушанки, узнаю Колю Кольянко, давнего дворового приятеля. Слово за слово, и мы договариваемся встретиться вечером. Коля обещает собрать всю нашу компанию. Конечно, тех, кто остался в Мегионе.

Собираясь вечером на встречу, с трудом отговариваю папу идти провожать меня в соседний двор. Выхожу на улицу. Морозное небо усыпано звездами. Я уже и забыла, какое оно бывает здесь. Высокий и сильный звериный вой вдруг пронзает тишину. Ему откликаются другие голоса. Где-то у реки хор дополняется тоскливым лаем. Его дружно подхватывают, разносят по округе. Весь поселок охвачен этой собачьей перекличкой. Жутко. Я тороплюсь, почти бегу к Коле.