Книга Мю Цефея. Магия геометрии, страница 11 – Александра Давыдова, Дмитрий Костюкевич, Дмитрий Орёл, и др.

— Сколько тебе? — бросаю я в темноту. Голос хриплый, прожженный вчерашним портвейном и сегодняшним морозом.

— Не-а, — он отворачивается, — я первый спросил. Знаете, что такое деревянная шляпа?

— Ну… нет.

— Хорошо. Я покажу.

И сразу за его словами появляется долговязый увалень. Комар. Я думаю, увалень похож на комара.

— Сейчас помогу, — говорит ему юнец.

Я замечаю в руках Комара деревянную доску. Для резки салата тонковата. Нет, на таких разделывают мясо, рубят кости. Крепкая штучка.

Юнец держит мою голову, а Комар ставит доску на самую макушку, как какой-то индийский поднос.

Я не сопротивляюсь. Раньше бы дергался, костерил их до пены изо рта. Это щенячий блеф — вот что думаю сейчас. Если им, чтобы утихомирить, придется выбить мне парочку зубов или ковырнуть глаз — я не стану живее. И вот уж точно не стану свободнее.

Наблюдай, слушай, жди подходящего момента.

— Не пугайтесь, — говорит юнец, — шляпа не для пыток. Она для переговоров.

Теперь он слегка опускает очки, и я впервые вижу его глаза. Неподвижные, как арктические воды, и черные, словно впитали всю темноту комнаты. Нет, словно из них и пришла эта темнота.

Как он сказал? Григорий Михайлович?

— Все очень просто, — продолжает он, — у нас к вам предложение, от которого невозможно отказаться.

Я выдерживаю его взгляд. Это не самая простая задачка. Зрачки паренька — два холодных туннеля, и я думаю — есть ли из них выход? Есть ли в зрачке свет? Здесь все дело в человеке. У одних в глазах сверкает детский хрусталь, как у моей Дианы, а вторые смотрят как волки, как дьяволы. Как Григорий Михайлович.

— Сейчас обоссусь от такой чести! — бросаю я.

Да, похоже, немного щенячьего блефа еще осталось.

Григорий Михайлович мрачно усмехается в ответ, потом кивает:

— Сейчас вы обоссытесь.

Комар придерживает доску одной рукой, второй выуживает из-за пазухи молоток с гвоздем. Демонстративно машет у меня перед носом. Его руки в свете одинокой лампы кажутся красными и угловатыми.

— Вот как это делается, — говорит Григорий Михайлович, — берется доска… вот она у нас, — стучит у меня над головой, — молоток и гвоздь. Толщина доски — три сантиметра. Длинна гвоздя — четыре с половиной. Если повезет — вы поймете, как важны эти полтора сантиметра разницы. Так вот, сейчас мой… назовем его ассистентом, начнет вбивать в доску гвоздь. А я повторю вопрос: как насчет делового предложения?

— Ты же… — чертов язык заплетается. — Ты…

Тк — вонзается в доску гвоздь. А в моем черепе звучит канонадой:

«Тк Тк Тк Тк Тк Тк».

— Эту… ну-у… допустим, игру еще называют Теорией Неопределенности. По сути — вы наш кот Шредингера. Одновременно и живы, и мертвы, потому что гвоздь может добраться до черепа абсолютно в любой момент. И не стоит пытаться рассчитать. Три, четыре удара… Пф. Мой ассистент же не станок, правильно? И не плотник. Я удивляюсь, насколько это просто и в то же время эффективно. Раньше я действовал совсем по-другому. Но, как говорится, время все расставит по местам.

Я хочу снести ему голову. Оторвать паренька от земли и разбить о бетонный пол со всей дури. Пырять ножом в печень, как я умею. Как давно умею. Ших-ших-ших.

Иными словами — мне страшно.

В словах ублюдка чувствуется океан. Но не тот теплый и тропический. Этот иной. Густой, как кровь. В нем плавают льдины, и клыкастые твари норовят схватить тебя за ноги и утащить на дно. Я прежде такого не испытывал. С этим очкариком что-то не так, он больше меня, больше заплесневелых стен, больше темноты вокруг. Я его крепко запомнил.