Книга Мю Цефея. Игры и Имена, страница 68 – Александра Давыдова, Дмитрий Орлов, Александра Хохлова, и др.

— Ладно, — сказал я, — ты бывай, Митрич.

Он протянул руку.

— И ты бывай, Арсений.

— Я Семен.

— Конечно.

Спустя пару шагов Митрич меня окликнул.

— Слушай, — сказал он, — я тут спросить забыл. Говорят, тебя к Поганкину посылали, когда его уволить хотели, а потом опа — и он уже как новенький. Чудо какое-то. О чем вы с ним тогда говорили, Сень? Мне интересно просто.

Я опустил глаза.

— Да так, да как все. О женщинах.

7

Как любой человек, выросший на советском кинематографе, я плохо отличал моральные идеалы и наивную дурость. После разговора с Митричем что-то во мне начало поскрипывать, фальшивить. Мир вроде бы не изменился, но в то же время его словно подсветили болезненно-белыми лампами, демонстрирующими все морщины, шрамы и гнойники.

Терпеть все это я не мог и не хотел. План созрел сразу — самый прямой и банальный.

После работы я шмыгнул в электричку и отправился к дому Поганкина. Тому самому, где нас чуть не угостили тяжкими ножевыми.

В дороге я рассуждал, как лучше, острее и правильнее обрисовать ситуацию. Пытался предугадать ответы Поганкина: от добродушного удивления до высокомерного безразличия. По правде сказать, я сильно волновался, как и положено человеку, который не верит в удачу своей же затеи. Чистая и чувственная речь в голове почему-то не складывалась. Я представлял, как таращусь на Поганкина ужасные две минуты, а потом молча разворачиваюсь и ухожу. Такой вот беспонтовый пирожок с пустотой.

Однако все вышло иначе. Дверь мне открыл долговязый мужичок с оплывшим лицом. Он умудрялся одновременно быть седым и лысым. И пьяным.

— Здравствуйте, — сказал я, глядя в тот глаз мужичка, который не был закрыт сальным багровым ячменем, — а Поганкин дома?

— Кто?

— А здесь живет такой. Петр По-ган-кин, а?

Мужичок почесал макушку, под ногтями у него была бурая короста.

— Ты че, денег хочешь? — наконец сказал он. — У меня нема.

— Нет-нет, я просто…

— Ну, и пшел от сюда на хер, — и, уже закрывая дверь, пробормотал, — сраные пионэры, тфу. Ворье.

Как оказалось, Поганкину давно выделили квартиру ближе к центру, а эту оставили на произвол таких вот товарищей.

Я испытал позорное облегчение от несостоявшегося разговора, но все же попытался разыскать Поганкина уже на работе. Три раза ничего не выходило из-за его участия в скором запуске «Бесконечности», а один раз меня даже выгнал какой-то сердитый дед: «Чего пороги обиваешь, люди работают, давай-давай, не мешай, шельмец».

Когда я уже решил, что встреча не состоится, Поганкин сам позвонил мне и попросил задержаться в Главном ангаре после работы. В этот раз я не раздумывал над речью и не фантазировал про развитие событий. Выпил минеральной воды и лег спать.

***

В Главном ангаре почти не осталось людей — все расходились по домам, закрывали ворота, тушили прожектора. Вечер забрался внутрь — грузный и насмешливый, как Бегемот.

Поганкин стоял в оранжевом кругу света, а за ним высилась черная пустота размером с футбольное поле. На таком холсте Поганкин действительно смотрелся бесконечно одиноким и печальным. Казалось, что темнота давит, рушится на него со всех сторон.

— Здравствуй, Сеня, — сказал он.

— Ага, — ответил я.

Очень хотелось увидеть символизм из дешевенькой повести — вкусивший новую жизнь, порозовевший, пополневший, одетый в дорогой костюм, возможно, пышущий высокомерием из глаз Поганкин. Хотелось бы, однако напротив меня стоял все тот же бледный, сгорбленный задохлик в растянутой мастерке и туфлях.