Книга Ни любви, ни жалости, страница 29 – Ая Сашина

Руки трясутся. Едва вставляю в замок ключ. Два щелчка, и сердце замирает. Тяну дверь на себя, зажмуриваюсь от удовольствия. Дом… Милый дом…

В квартире тихо. Да, еще рано, и папа, наверное, спит после вчерашней смены. Он точно дома. Вот его обувь стоит у порога. А это… Взгляд замирает на каких-то женских замшевых туфлях, стоящих чуть сбоку. Странно, не припомню у мамы такой обуви. Да и забрать ведь должны были всё.

Ладно, потом разберусь. На лице снова растекается улыбка, и я бодро стягиваю с себя куртку. Открываю шкаф, чтобы её повесить, и снова нападает ступор. Это еще что за одежда??? Кричащего красного цвета длинное пальто… Белая куртка с опушкой на капюшоне…

Неожиданно чуть дальше по коридору раздается щелчок, и дверь родительской комнаты открывается. Я еще не вижу, кто оттуда сейчас выйдет, но сердце уже где-то в области горла. Бьется, словно я пробежала под гору стометровку.

— А-а… - раздается через секунду женский визг, и я вижу какую-то незнакомую взлохмаченную женщину, которая смотрит на меня будто на привидение.

Сердце летит вниз. Разбивается на миллионы маленьких острых осколков.

— Ира, что такое? – слышится сонный голос отца.

— Игорь… - голос женщины сипит. – Вставай… Здесь… - она продолжает смотреть на меня, но не знает, как сказать о мое присутствии.

Наконец появляется отец. Он еще не видит меня. Обнимает женщину, открывая себе доступ. А когда видит…

Нет!!! Это не мой папа! Мой папа не может быть таким трусом… С такими бегающими неприятными глазками… Мой папа не может вот так противно открывать рот, пытаясь выдавить из себя хоть слово…

— Ника…

Читаю, скорее, по его губам, чем слышу.

— Папа… - губы кривятся в ухмылке и по щеке бежит горькая слеза.

Вероника

Бегу из родного города, словно от чумы. Забываю даже про лучшую подругу. Она звонит через пару часов, наверняка, чтобы узнать о том, скоро ли я приду к ней, но я уже в автобусе, который везет меня обратно – в жизнь под названием «Ад». И теперь этому аду не будет конца. Ведь верный рыцарь, который должен был меня спасти, отвернулся от нас и завел себе другую семью.

В груди всё сжимается от невыносимой боли. Кажется, будто мне переломали все кости. Нет никакой опоры. Я словно противно колышущееся желе. Вязкая субстанция.

— Девушка, я могу вам помочь? – не выдержав, интересуется пожилая женщина, сидящая рядом со мной, когда я в очередной раз прижимаю ко рту платок и прячу в нем болезненный стон.

Отрицательно качаю головой и утыкаюсь взглядом в окно. Стараюсь дышать, стараюсь на что-нибудь переключиться, чтобы не позориться перед остальными пассажирами. Но перед глазами словно застыла эта нелепая картинка. Незнакомка… Отец в трусах… Его крик о том, что он будет нам помогать деньгами, когда я, дергая ошарашенно замки, хотела как можно быстрее покинуть квартиру, казавшуюся мне когда-то самой лучшей во всем мире.

Ненавижу его! Ненавижу его деньги! Ненавижу эту незнакомую женщину, которая влезла в чужую семью! Она ведь знала о нас, точно знала. Ненавижу маму, которая молчала, которая пыталась выгораживать этого негодяя, выискивала причины того, почему он так долго к нам не едет.

Боль ширится. Затапливает. Хочется выскочить из автобуса прямо в этом поле, через которое мы сейчас едем, и громко орать, чтобы выпустить эту боль наружу. Иначе, кажется, она меня прикончит раньше, чем я доберусь до города, с которым меня связала злая судьба.