Книга Рецепт от безумия, страница 170 – Сергей Анатольевич Соболенко

У меня было состояние абсолютной разбитости. Непонятно, зачем я приехал сюда и что со мной. Если есть какие-то проблемы, то почему меня уводят от них и все время сплавляют в дальние места?

Юнг, ведь я не лишний здесь?

Я вообще не знаю, нужен ли ты здесь, — честно признался Мастер.

Куда мы идем?

Учитель приказал тебя отправить в дальнее убежище.

Вы что, избавляетесь от меня

Сергей, Учитель приказал мне тебя отправить в дальнее убежище. Вместе с Кимом. Что тебе еще не понятно?

Когда?

Повторяю! — Было видно, что Юнг злится. — Стемнеет — пойдем.

Опять черный лес. Деревья, которые возникают внезапно. Дальнее убежище — оно действительно дальнее.

"Зачем все это? — думал я, когда мы, спотыкаясь, брели сквозь густую черноту. — Почему нельзя идти днем?"

Шли уже вторую неделю. Ели мало, чтобы легко идти.

И вот дошли.

Такая же нора. Темная, со столом, земляной пол, земляные стены и потолок. Юнг попрощался с нами. И мы остались вдвоем.

Корея. Самая непонятная и удивительная страна. Нет, наверное, не страна. Корейцы — самая непонятная нация. Их угнетали все. У корейцев нет своей культуры. У них половина китайских иероглифов, и вообще китайцы задавили их. Но есть древняя тайная история, передаваемая среди корейцев, не из клана в клан, не из школы в школу, а между обычными семьями простых корейцев.

Легенда гласит, что самая древняя страна — страна Ссаккиссо — была тогда, когда не было ничего. Чтобы было понятнее ориентологам, я скажу: эпоха Каре. Китайцы преклоняются перед иероглифом Каре, который для них означает «совершенство». Это один из немногих иероглифов, сохранившийся в древнем корейском языке. Каре в восприятии Кореи — всего лишь «древность», из которой вышла их гордость, а потом — порабощенность, а еще потом — великая сила. Востоковеды, вас всегда удивлял иероглиф Каре. Разобраться в нем действительно очень сложно.

Что ты хочешь? — спросил я у Кима.

Быть с вами! — ответил он.

Зачем? — спросил я, наливаясь силой Мастера.

Другого я не хочу ничего! — Ким опустил голову.

Украинец учил корейца корейской школе!

Ночь. Я учил Кима, отдавая ему все, что мог. Он был гораздо меньше меня, худее. Он очень хотел знать. Я учил его все время. Учение мы не прерывали даже во сне. Я снился Киму, Ким снился мне. Мы учились…

На рассвете в наше убежище зашел Юнг.

Откуда ты взялся, Юнг? — спросил я. — Ты что, ходишь только по ночам?

Да, — ответил он.

Но почему? Ведь ночью хуже видно.

Потому что ночью больше опасности. Ночь, напряженная и тяжелая, заставляет любить утро и день, в которых очень легко расслабиться и проиграть.

Юнг никогда просто так не приходил. Я ждал любой опасности, о которой мог только догадываться. К опасности не привыкают.

Возьми! — Он протянул мне кусок кожи. Я взял. Кожа была мягкая, даже слишком.

Что делать с этим, Мастер? — спросил я.

Прочитай!

Я поднес древние письмена к светильнику и узнал только несколько иероглифов.

Не понимаю, Мастер! — жалобно шепнул я.

Всмотрись!

Но только пара иероглифов! — снова пожаловался я.

Значит, — сказал Юнг, — будем учиться языку. Но запомни, — продолжал он, — выучиться языку невозможно, ибо язык — это колыбель. Язык — то, что рождается в восприятии мира. Ты потерялся. В этом мире ты не выучишь никакого языка. Твой язык у тебя украли.

Наш язык учить поздно. Учи, что сможешь, а потом думай, как сможешь.