Книга Памятка убийцы, страница 129 – Алексей Макеев, Николай Леонов

* * *

Кофе в вестибюле двенадцатого корпуса СГУ оказался сносным, и Банин постарался растянуть стакан до окончания шестой пары, после которой ему обещала уделить время Татьяна Юрьевна Ермакова, последняя из оставшихся на кафедре психологии личности учениц доктора наук, профессора Алексея Анатольевича Соляйникова.

Когда студенты покинули аудиторию, она стерла с доски таблицу, которую недавно нарисовала, и предложила Банину сесть.

– Устраивайтесь за партой. У магистров уже семестр закончился. Хотя, правда, не представляю, о чем вы хотите поговорить. Алексей Анатольевич известен сравнительно небольшому числу узких специалистов. И вы, кажется, не из их числа.

– Я изучал психологию заочно в МГУ, – сказал Банин. – Писал диплом по психологии творчества. Пригодилось однажды в расследовании серии убийств, совершенных студентом ВГИКа. Молодой человек был сценаристом. Использовал свой уникальный опыт для написания сериалов канала «НТВ».

– Что ж. Теперь понятно их качество, – печально заметила Ермакова. – Как говорят, это многое объясняет.

– Я здесь, чтобы поговорить о времени, когда ваш научный руководитель погиб.

– Боже, – она запустила руки в густые русые волосы, – это было очень давно. И я была такой юной.

– Сколько вам было?

– Да я даже не помню. Второй курс.

– В это время вроде бы не работают над дипломом…

– Был еще специалитет. На втором курсе распределяли по просеминарам, чтобы студенты попробовали себя в разных направлениях психологической науки. И я записалась к Соляйникову, чтобы писать у него курсовую. Помню, как дотянула до последнего и дома отключили свет. Пришлось линовать листы А4 и писать работу на двадцать страниц от руки при свечах. Тема была «Социально-психологическая характеристика бретерства». Я с упоением читала работы французских исследователей (это было просто после французской гимназии), Лотмана, мемуары современников о Толстом-Американце.

– Необычный выбор для второкурсницы… – слабо удивился Банин.

– Ну, я была романтичной натурой. Алексей Анатольевич пошел навстречу моим увлечениям. Знаете, это вообще было ему свойственно. Он считал, что если молодежь увлекается чем-то, это достаточное основание, чтобы позволить ей изучать это. У нас на спецсеминаре изучали специфику социализации сексуального влечения Виктора Мохова и Сергея Ткача. Ребята ездили в тюрьмы, говорили с психопатами, погружались в зачастую опасные субкультуры.

– В том числе скинхедов?

– Да. Сначала Алексея Анатольевича пригласили дать заключение по делу о нападении национал-социалистов на африканских студентов меда. Он решил углубиться в тему и набрал команду, которой это было интересно.

– Юлию Новину, Дину Соколову, Радомира Грецева, Лидию Полетучую, Егора Слепокурова, Ивана Рюмина и Максима Тевса?

– Вроде бы. Хотя я не всех даже визуально помню.

– Они не выделялись среди остальных?

– Что вы! Просто у меня профессиональная деформация. Кончился объем памяти на имена, фамилии и лица.

– Значит, это были популярные ребята?

– Очень. Я, например, с ними рядом не стояла. Они уже на пятом курсе, получают деньги за грант, то есть зарабатывают наукой, а я – никто, неоперившийся желторотый птенец, до диплома-то еще далеко. Хотя Алексей Анатольевич меня заметил. Ему понравилось, как я работаю. Он выпустил меня с докладом на студенческую конференцию. Я выступала в одной секции как раз с этими пятикурсниками.