Книга Скромная жертва, страница 22 – Николай Леонов, Алексей Макеев

– Жизни, которыми мы, Лев Иванович, интересуемся по долгу службы, – примирительно заговорил Степан Матвеевич, – к сожалению, неминуемо превращаются в дела. И хорошо бы обратить на них внимание без «когда убьют – тогда и приходите». Извините, если задел. Простите старика. Илья! – Штолин кивнул Юдину. – Был рад видеть! Лев Иванович, откланиваюсь.

Когда он скрылся в дверях гостиницы, Гуров попросил Юдина:

– Позвони-ка еще в архив. Пусть поищут. Может, среди дел Штолина и на семейство Колосовых что найдется?

– Легко, Лев Иванович. Нет проблем.

* * *

В конференц-зале близнецы Береговы, стоя перед экраном для проектора, отчитывались о выполнении задания, которое дал Крячко. Лазерные указки кликеров скользили по скриншотам с бережно собранными детоубийцей и насильником фразами из тюремного дискурса, кадрами порнороликов, постерами «Ходячих мертвецов». Иногда у Крячко возникало ощущение, что сестры намеренно направляют красные точки презентеров, похожие на прицелы винтовок, на аватар Михаила Туватина, делая легкой мишенью его худое, с диким взглядом лицо.

– Очевидны такие черты субъекта, – металлическим голосом говорила Леля, пока сестра выводила на экран картинки с нападающими зомби, сценами изнасилований из порно, искаженными мукой и выражением беспомощного страдания женскими лицами, – как мизогиния, склонность к сексуальному садизму, зацикленность на теме смерти, влечение к ней.

– Фрейд определял последнее как танатос, – подхватила Лиля, и ни один мускул не дрогнул на ее красивом лице. – В данном случае речь идет лишь об одной из его разновидностей, а именно деструдо.

– Деструктивный инстинкт агрессии, ориентированный на убийство других, – пояснил Банин и спешно добавил «извините», нарвавшись на снабженный двойной дозой гнева и возмущения взгляд сестер.

– Что это говорит о переживании Туватиным фазы ауры? – спросил Крячко.

– Он мечтает об убийстве и пытках женщин, – пожала плечами Леля.

– И, очевидно, стремится к наслаждению созерцанием разложения женских тел, – дополнила Лиля.

– Нереализованная в ходе преступлений сексуальная девиация? – поднял брови Озеркин. – Он латентный некрофил? Какая прелесть!

– Кому как, – пожала плечами Папка. – А мы теперь обречены жить в вечном настоящем, как ученые? Забронзовеем в золотом веке, где всегда правит князь Владимир Великий, Красно Солнышко? Или все же начнем говорить о Туватине и ему подобных в прошедшем времени? Его преступления – завершенная история. Он же больше не выйдет. Сидит пожизненно.

– Кто ему мешает мечтать о том же, о чем и раньше? – откликнулся Назаров. – На мечты у него теперь времени полно.

– Верно, – Крячко сделал знак близнецам садиться. – Пойманный серийный убийца застревает на стадии ауры, поскольку выход в реальный мир из нее является завершением ритуала. Кто может привести пример, когда заключенным в тюрьму серийникам это удавалось?

– Знаменитый побег Теда Банди из тюрьмы в Юте, конечно, – Папка вывела на экран фото харизматичного маньяка, – который привел к четырем изнасилованиям и двум убийствам в университетском общежитии во Флориде.

– Неплохо, – сдержанно похвалил девушку Крячко.

Та, проходя к своему месту, показала язык Озеркину. Тот расплылся в снисходительной улыбке. Папка с готовностью зашипела на него: