Книга Сам себе приговор, страница 146 – Николай Леонов, Алексей Макеев

– Нет. Я фотографии тогда не видел. Да и потом тоже я ее паспорт не открывал.

– Когда это – потом? – задавал вопросы Гуров.

– Уже после, когда собирал ее вещи, чтобы выбросить, – тяжело вздохнув, ответил Витютнев. – Я вообще старался к ее вещам меньше прикасаться. Вы не подумайте, это не потому, что я боялся на них какие-то следы оставить. Я об этом тогда и не думал вовсе. Просто мне было страшно. Страшно брать их в руки. Хотя, наверное, это глупо – сотворить такое с женщиной, а потом бояться брать в руки ее вещи…

Бизнесмен замолчал, и на этот раз надолго. Гуров видел, как мужчина пытается справиться с эмоциями и побороть страх перед ответственностью за содеянное. С одной стороны, Витютнев понимал, что он заслуживает наказания, но с другой, наслушавшись рассказов о тюремных порядках, боялся попасть за решетку и испытать на себе зоновские законы. Словом, он вел себя так, как большинство изобличенных преступников, которые никогда еще не бывали в тюрьме.

– Продолжайте. Что было после того, как она упала, пытаясь убежать? – Лев Иванович задал следующий вопрос.

– Я разозлился и кинулся за ней, схватил ее сначала за куртку, а потом, когда с ее головы упала шапка, еще и за волосы. Она вскрикнула и стала ругать меня таким отборным матом, который не всякий мужик сможет завернуть. Я от этого еще больше озверел и, схватив ее за руку, потащил из кабинета в гостиную. Я хотел добраться до своего сотового, который лежал в спальне на тумбочке, чтобы позвонить в полицию. Светлана, сопротивлялась и даже вырвалась от меня и опять попыталась убежать. И тогда… Тогда я ударил ее по щеке. Я не рассчитал свои силы и ударил с размаху. Она отлетела, как пушинка, и упала, ударившись виском о стеклянный журнальный столик. Прямо об его острый уголок.

– Видел я тот столик, – прокомментировал его слова Илья Викторович. – Вы его специально потом в самый дальний угол у окна поставили?

– Да, он поначалу у меня возле дивана стоял, почти в середине комнаты, – кивнул Витютнев. – А потом я уголок от крови замыл и убрал его с глаз подальше.

Он тяжело и с каким-то судорожным придыханием вздохнул.

– Мне теперь эта сцена каждую ночь снится, – сказал Витютнев и опустил голову на руки, скорчившись на стуле. – Я когда понял, что Светлана не шевелится, и увидел, что у нее идет кровь из рассеченного виска… Я испугался. Очень испугался, подбежал к ней, стал ее тормошить и поднимать. Но она была как кукла тряпичная… Вся обмякла и… Я хотел скорую вызвать! – вдруг воскликнул он. – Честно, хотел! Но сначала у нее пульс решил проверить…

Витютнев заговорил торопливо, глотая слова, словно боясь, что ему не поверят:

– Я подумал сначала, что она специально притворяется, а когда я в спальню за телефоном пойду, то она сбежит. И я стал у нее на руке искать пульс. И нашел. Только очень слабый. Но я тогда не подумал даже, что она может умереть. Раз пульс был, значит, она просто без сознания. Так я рассуждал тогда. Ну и решил подождать, пока она в себя придет. А она все не приходила. Лежала и не шевелилась… И кровь из виска текла. Я схватил какую-то тряпку и ей под голову подложил, чтобы кровь, значит, на паркет не лилась. Потом я подумал, что надо эту кровь как-то остановить, но смотрю, она, кровь, и сама стала уже останавливаться. Сворачиваться, значит. Я тогда снова пульс стал искать, и на этот раз не нашел его. Я запаниковал. Побежал в спальню, взял телефон и собирался скорую вызывать, но вдруг осознал, что уже поздно вызывать. Что она уже умерла.