Книга Сам себе приговор, страница 154 – Николай Леонов, Алексей Макеев

Тарасов долго не отзывался на звонок, но Гуров звонил ему настойчиво, и тот в конце концов ответил с большим раздражением в голосе:

– Ну что вам еще от меня нужно? Я ведь уже вам сказал, что убитая – не моя жена, и вам это подтвердили и ее мать, и сестра.

– Вы с ними сегодня уже разговаривали?

– Да, Елена Алексеевна позвонила мне сразу после опознания и стала приставать ко мне со всякими вопросами по поводу того, где Светлана и Соня. Тоже мне, детектив нашлась. Сказала, что они с Галиной собираются написать заявление об исчезновении Светы и Сони. Спрашивается зачем?

– Но разве они не пропали? – насторожился Гуров.

Ему очень не понравился последний вопрос Тарасова. Это был исключительно риторический вопрос – можно было сказать и так. Так отец, от которого жена увезла ребенка, чтобы его воспитывал чужой мужчина, не отвечает. Пускай даже он был равнодушен к Соне и не любил жену, но его мужское самолюбие было задето таким поступком со стороны когда-то любимой женщины. По мнению Гурова, мужчина должен был отреагировать как-то по-другому. Рассердиться, возмутиться, расстроиться, но никак не говорить об этом инциденте равнодушно. Тарасова отчего-то больше волновало то, что теща интересуется у него судьбой дочери и внучки, чем сам факт того, что его жена предпочла ему другого мужчину.

– Я считаю, что нет – они не пропали, – резко ответил на вопрос Гурова Тарасов. – Светлане пришла в голову бредовая идея, что ей будет лучше жить с другим мужиком, чем со мной. И она решила попробовать. Это ее дело. Она забрала дочь? Это тоже право матери. Мне все равно никто Соню не отдаст, даже если я подам в суд. Я вам об этом уже говорил.

– Говорили, – припомнил предыдущий разговор с тренером Лев Иванович.

– Так что же еще? Перебесится баба, поймет, что ей с другим не малина, и вернется. Никуда не денется. На развод же она почему-то не подала, – резонно заметил Эдуард Никитович. – Значит, пути отхода себе все-таки оставила.

– То есть вы думаете, что она именно по этой причине не подала на развод, чтобы в случае чего вернуться к вам?

– Да, я так думаю. А почему же еще?

– Эдуард Никитович, я бы хотел с вами встретиться и не по телефону задать несколько вопросов. Могу ли я сейчас подъехать? Вы дома или на работе?

– Я дома, но через полтора часа уезжаю. – Голос Тарасова снова зазвучал нервно и отрывисто. Но нервничал он, скорее всего, из-за просьбы Гурова встретиться с ним, чем из-за самой причины встречи. – Не понимаю, что вы от меня хотите?

– Давайте, я подъеду и объясню, что я от вас хочу, – спокойным тоном, стараясь не выдавать своих истинных чувств к этому хамоватому человеку, ответил Лев Иванович.

Пока Гуров ехал до дома Тарасова, он все время размышлял, стараясь найти в ответах тренера хоть какую-то подсказку или намек на то, что тот причастен к исчезновению Светланы и Сони, но не находил. Да, Эдуард Никитович был равнодушен к своей жене и дочери. Возможно, что у Тарасова была любовница или даже много непостоянных связей с женщинами, но слишком уж он был спокоен и уверен, что его жена рано или поздно вернется к нему. Человек, который убил, не может спокойно и даже равнодушно говорить о своей жертве.

Гуров это прекрасно знал, ему об этом говорил его многолетний опыт сыщика. Даже больные на всю голову маньяки-убийцы будут говорить об убитых ими людях с какой-то особой интонацией в голосе – кто-то с презрением, кто-то с вожделением, а кто-то с ненавистью. Все зависит от отношения убийцы к жертве. Но никак не равнодушно. Убийство редко кого оставляет равнодушным. Если к кому-то относишься безразлично, то и убивать его не станешь. Просто позволишь ему уйти из своей жизни – и все. А если так случилось, что убил кого-то в порыве гнева, или ревности, или находясь в состоянии аффекта, то потом, позже, когда это состояние пройдет, все равно возвращаются какие-то другие, особые, присущие только убийце чувства. Страх разоблачения, например.