Книга Горячий танец смерти [сборник], страница 189 – Николай Леонов, Алексей Макеев

Теперь не так. Растерянная, невообразимо милая, лисьи раскосые глаза округлились, наполнились слезами, и вся она такая была беззащитная, с надеждой смотрящая, и, казалось, что нет у нее теперь другой надежды и опоры, чем он, ничтожество. Чем он, тот, кто столько лет лишь и мечтал о том, чтобы ни капли слезинки ее на землю не упало, чтобы то, о чем она лишь заикнется, появлялось как по волшебству…

Его стальные нервы лопнули. Серьезно психанув, он впервые за все время их знакомства позволил себе рукоприкладство, причем ударил раз, другой, третий, по-мужски, не жалея. Процедив:

— Лесная нечисть не помогла — стало быть, сойдет и Илья? Так, что ли, сука ты дрянная, лживая?

Бросив взгляд на часы, ушел.

В полдевятого со стороны шоссе послышался шум мотора; машина, свернув к турбазе «Шужкопа», остановилась в обычном парковочном месте — у фонтана. Заглушив мотор, с водительского кресла выбралась женщина в строгом летнем костюме, на голове — высокий изящный тюрбан. Она извлекла из салона небольшой городской рюкзачок, небрежно закинула его за спину, по-хозяйски огляделась.

Ни на турбазе, ни в обитаемых помещениях бывшей усадьбы не было ни огня. Фонари не горели, постепенно сгущался туман.

— Э-э-эй, есть кто живой? — позвала она.

Ответа не последовало. Вообще было тихо, только на озере плескалась рыба и потихоньку распевались лягушки. Помешкав, женщина двинулась в сторону флигеля; шла спокойно, высоко подняв голову, было очевидно, что бояться ей нечего и что тут она правит — как и везде по жизни.

«Что ж, заблуждайся дальше. Напои свои последние минуты сознанием собственного величия — иди, иди, только никуда со своего пути не сворачивай, если свернешь или, тем более, задумаешься, то придется повозиться подольше…»

Стук каблуков отчетливо звучал, печатая шаг по старой брусчатке, а мягкие лапы скользят неслышно. Теперь нет нужды изматывать жертву в погоне, теперь охотники сами приходят в волчьи ямы, воображая, что это непременный шаг к тому, чтобы поживиться другими.

«Иди, иди. Еще немного, совсем немного, вот тут самое подходящее место, ровное, а далее уже развалины, остатки стены — тебе все равно никуда не деться».

Точно прислушиваясь к непроизнесенному приказу, она идет прямо, и то, что стелется над землей, хоронясь в тумане, следует за ней, тихо-тихо, но уже вырастая на глазах, точно поднимаясь на задние конечности, становясь прямо.

Под каблук, должно быть, попал камень, женщина, охнув, осела на одну ногу, потеряла равновесие — и в этот момент взметнулась в воздух бесформенная тень, сгустившийся туман. Что-то лязгнуло железно, вхолостую, глухо грянул выстрел, второй — и тотчас опало наземь тяжелое тело.

…Он лежал бесформенной кучей, растянувшись на брусчатке, огромный, больше любой собаки, волка, с пони ростом, распространяя тяжелый запах мокрой шерсти. Было отчетливо слышно прерывистое его, с присвистом, дыхание.

— Ну-с, чью голову вешаем на стенку? — черно пошутил Крячко, присаживаясь на корточки.

— И этот человек учил меня этичности, — хохотнул Гуров, извлекая перчатки и натягивая их. — Ты мне составь как-нибудь реестрик твоих убеждений, я иной раз теряюсь.

— Ладно тебе. Где голова-то у этого… этой… Что это вообще?

— Сейчас узнаем. Иди пока, глянь — Лера цела?

— Цела, цела, — отозвалась женщина. Она уже поднялась, сняла тюрбан, под которым скрывался шлем, стащила и его, короткими волосами встряхнула. Теперь, стоя на одной ножке, как заправская балерина, рассматривала одну из туфель: