Книга Убийства и цветочки, страница 53 – Дарья Калинина

Феодором звали роскошного бирманца, который проживал вместе со Светланой. Когда он важно выступал своими мягкими мохнатыми лапами, все окрестные собаки спешили спрятаться подальше. Нрав у Феодора был строгий, шума и лая он не терпел вовсе, а с нарушителями как границ, так и тишины он разбирался по-своему. Налетал на собаку без предупреждения и стремительно, словно вихрь, бил по глазам, рвал, кусал и, прежде чем жертва успевала опомниться, взлетал на собачью спину и продолжал экзекуцию уже сверху. Даже крупные псы сбегали с поля боя с жалобным визгом. А Феодор, выплюнув изо рта собачью шерсть, отправлялся дальше на поиски приключений.

Каждую весну Феодор отправлялся в любовные странствования по всему посёлку, которые иногда затягивались у него на многие недели, но неизменно заканчивались появлением на свет новых кошачьих отпрысков. Всех малышей чрезвычайно гордый своим отцовством Феодор обязательно приводил знакомиться к своей хозяйке. В этом он был щепетилен, и даже самый маленький и занюханный котёнок бывал представлен им Светлане со всеми полагающимися почестями королевского отпрыска.

Видимо, Феодор считал свою хозяйку чем‐то вроде конечной инстанции. Королевой или даже кем‐то повыше. Но представив ей своих котят, он раз и навсегда считал их судьбу устроенной и больше ими уже никак не интересовался. Дальше котятами занималась исключительно Светлана. Ходила, показывала, писала объявления, звонила потенциальным покупателям, всячески исхитрялась и пристраивала новых членов кошачьего семейства.

Впрочем, котята у Феодора получались исключительно красивыми, потому брали их охотно. Но всё‐таки в иной год количество их оказывалось чрезмерным даже для могущественной Светланы. И тогда заходила речь о поездке с Феодором к ветеринару. Но до следующей весны всё забывалось, и Феодор вновь отправлялся к своим подругам.

Собак он не боялся. Никаких. А вот они обходили Феодора по кривой дуге. Мало было в посёлке тех собак, которые ещё не познакомились с когтями отважного бирманца.

— Он же у нас тиран! Деспот! А ревнивец ещё почище твоего Калачика. Нет, нет и ещё раз нет. В первую очередь из-за самой собачки. Не хочу быть причиной смерти невинного существа.

— Как же быть?

Выход, как всегда, нашла Катя, которая простодушно сказала:

— А знаете что, давайте отнесём собачку к Анне Вольфовне.

— Правильно! Не всё ли ей равно, какую собачку любить. Одна у неё пропала, зато другая прибилась.

— Они совсем не похожи. Крошечка была беленькая и хорошенькая, а наша новенькая страшная и вся в каких‐то пятнах. Потом шёрстка у Крошечки была шёлковая, а у нашей жёсткая, словно щётка, и колтуном стоит. И на морде вместо мягких завитков какая‐то борода, словно папа у неё терьер. И Крошечка была болтушка, всё время лаяла. А новенькая собачка ещё ни разу не гавкнула.

— Какая разница. Серая или белая, молчунья или болтуха. Живая душа. Бабуля будет рада!

Единственная заковыка была в том, что Анна Вольфовна всё ещё находилась в больнице. Сидела у дверей реанимации и поклялась, что с места не стронется, пока врачи не скажут ей, что опасности больше нету.

— Тогда она пойдёт в церковь и возблагодарит там Бога, что он оставил Петра Филипповича с ней. Так что домой её скоро ждать не приходится.

— Ничего. Так даже лучше. Придёт, а у дверей её уже новая питомица дожидается.