Книга Зимняя коллекция детектива, страница 220 – Анна и Сергей Литвиновы, Татьяна Устинова, Татьяна Полякова

– Брось. Ты что, забыла, где я работаю? Ольга… – Она взяла меня за руку, бестолково теребила пальцы, похоже, совершенно этого не замечая. – Он… убийца. И он тебя не любит. Ты это знаешь лучше меня. Будь это иначе, он бы тебя никогда не бросил. Таких, как ты, не бросают.

– Не преувеличивай, – оптимистично улыбнулась я. – Всех бросают. И я не собираюсь ему помогать. Я просто хочу разобраться. Это не одно и то же. А теперь я пойду, ладно?

– Подожди, – жалобно попросила она, так жалобно, что у меня дрогнуло сердце. – Поговори со мной. Черт возьми, по-твоему, я гожусь лишь на то, чтобы посидеть с твоей собакой?

– Зря ты так, – вздохнула я. – Я тебя люблю. И это просто дело, каких было с десяток. Я разберусь, честно. А потом мы с тобой поболтаем. – Я поцеловала ее и заспешила к двери.

Наверное, в тот момент я действительно верила в то, что говорила. Есть дело, мне предстоит в нем разобраться и всем воздать по заслугам, если получится. Только и всего. Но где-то в глубине души меня уже грызла и мучила мысль, что вот появился Лукьянов, и я готова забыть, кто он и что он. И прав был Тагаев, когда говорил: стоит возникнуть личному интересу, и справедливость побоку. Все мы продажны, просто у каждого своя цена. Выходит, моя цена – Лукьянов. «Чушь», – утешала я себя, не особо себе самой веря. Зато знала другое: за свои слова придется платить, когда-то я сказала Лукьянову: «Я люблю тебя, я умру за тебя». Я сказала, а теперь слово надо держать, иначе грош ему цена, иначе грош цена всему, во что я верю.

Ох, как хреново было на душе, сплошной классицизм, ей-богу, когда ум с сердцем не в ладу и чувства с долгом. А кому я, собственно говоря, должна? Деду? Его электорату? Тогда кому? «Перестань молоть вздор, – одернула я себя, садясь в машину. – Просто делай то, что и так намеревалась сделать, а дурацкие мысли засунь куда подальше». Но не получалось. И чем больше я думала, тем больше была самой себе противна.

Возвращаться домой мне не хотелось. Я заглянула в первый попавшийся бар и просидела там часа два, выпила мартини и попыталась смотреть на жизнь легко и с оптимизмом, пока не поняла простую вещь: слова сами по себе ничего не значат, ни мои, ни чужие. Я любила Лукьянова, хуже того, я его и сейчас люблю. И я не хочу, чтобы ему свернули шею, хоть он этого и заслуживает. А коли так…

– Полное дерьмо, – пробормотала я, отодвигая рюмку, расплатилась и поехала домой.

Ложиться спать было бессмысленно, все равно не усну. Без Сашки квартира казалась чужой, неуютной, и я бестолково бродила по ней, насвистывала модный мотивчик, перекладывала какие-то вещи, пробовала читать любимый словарь, но через полчаса зашвырнула его в угол, а потом, выключив свет, таращилась в потолок и изводила себя все теми же мыслями.

Часа через два я услышала наверху шорох. Третий этаж пустовал, и наличие там какой-то жизни меня насторожило. Я села, не включая свет, и стала ждать, что будет дальше. Первыми на ум пришли шустрые ребята: усомнившись в моих словах, они вполне могли проверить квартиру или устроить мне допрос с пристрастием. Я зло чертыхнулась, вспомнив, что у меня нет даже газового баллончика, чтобы с честью отстаивать свободу и независимость. Надо будет заехать к Лялину и выпросить пушку. При одной мысли об этом меня передернуло, оружие я терпеть не могла, потому что дважды мне пришлось им воспользоваться, и это были далеко не самые лучшие страницы моей жизни. Если честно, очень хотелось забыть об этом, но, как всегда, не получалось.