Книга Пейзаж в изумрудных тонах, страница 113 – Майя Яворская

– Но ты же вроде этой историей вообще не интересовался.

– Правильно. Зачем хорошим людям мешать, пока они мозги разминают? Но после того как появилась вероятность, что твою Олю сделают козлом отпущения, ситуация изменилась.

– Не думала, что ты так все серьезно воспримешь.

– А как иначе? Алиби же у твоей подружки нет. Все только с ее слов и этих пацанов. Сейчас найдут какого-нибудь подходящего алкаша или нарка. Припугнут или дадут дозу, и он им крест на пузе нарисует: наняла его Оля, а он вообще не при делах. Так что начинается игра на опережение – или они предъявляют ей обвинение, или мы представляем им настоящего преступника. Заметь, со всеми доказательствами.

– Значит, ты теперь с нами?

– Ага… счет пошел на часы, – подтвердил приятель и помедлил. – С тобой завтра съездить?

– Куда?

– Как куда? На похороны.

– Зачем?

– Как зачем? В качестве моральной поддержки.

– Морально я крепка. Хотя перспектива присутствовать на похоронах меня угнетает.

– Ну, тогда чтобы посмотреть на Олю.

– Думаешь, по глазам все прочтешь?

– Маловероятно. Но все равно не помешает.

После похорон пришлось ехать со всеми на поминки. Но там Самойлова не выдержала и часа. На Олю было больно смотреть. Кожа с каким-то сероватым оттенком, темные круги под глазами, в уголках губ горькие морщинки. Черное бесформенное платье, похожее на балахон, и черный платок на голове вообще делали ее похожей на привидение. Рядом с гробом это выглядело особенно жутко. Если бы не многочисленная родня, налипшая на нее, наверное, упала бы вслед за ним в могилу. На поминках же все оказалось даже хуже. Родни изрядно прибавилось. Даже непонятно, откуда взялось сразу столько народу. Вроде на похоронах было меньше.

Сначала все вели себя тихо. Помянули, стали переговариваться в полголоса. Но потом кому-то вздумалось поголосить. По-бабьи, с подвываниями. Тетке этого показалось мало, и она выхватила, как факир, откуда-то носовой платок размером с наволочку и начала рыдать. Трудно было понять, действительно ли она испытывала боль утраты по родственнице, которую не видела много лет, или просто следовала какому-то древнему обряду. Так или иначе, половина слабого пола не удержалась, подхватила инициативу и начала лить слезы. Через несколько минут дамы уже размазывали по лицу косметику и сопли, еще больше заводя друг друга. Мужчины сделали суровые лица и не вмешивались в процесс. Пока их дражайшие половины были заняты делом, они интенсивно прикладывались к водке.

Если Оля до этого хоть как-то держалась, то тут нервы у нее сдали. Сначала задрожал подбородок, затем тихо покатились слезы, а потом началась истерика. Кира уже знала, как ее остановить, но к подруге было не прорваться. Тетки тут же налетели на нее и начали кудахтать. Вытирали слезы, прижимали к себе, пробовали всунуть в рот какие-то таблетки. Веричевой-младшей от их заботы становилось только хуже, она начала вырываться. Самойлова уже всерьез подумала, что надо вызвать скорую. Хорошо еще, Елене Платоновне удалось протиснуться, кое-как всех усадить по местам и сунуть Ольге в руки стакан с какой-то желтоватой жидкостью.

Конечно, надо было бы наплевать на всех, попытаться пролезть и увести подругу в другую комнату, но Кузьмич не дал. Как только Самойлова попробовала приподняться, схватил за руку и шепнул: «Не лезь. Пусть плачет». Она не стала спорить. Кто его знает, как себя надо вести? Опыта-то никакого. Может, он и прав, горе надо выплакать.