Книга Пейзаж в изумрудных тонах, страница 114 – Майя Яворская

Сидеть молча, опустив голову в пустую тарелку, тоже было тяжело. Вместе со всеми Кира в самом начале выпила рюмку водки. Вроде так полагалось. Рот и пищевод обожгло. Надо бы чем-то заесть, чтобы отбить этот технический привкус. Но в горло ничего не лезло. Самойлова смотрела на этих теток, которые только что волосы на себе рвали, а теперь с аппетитом уплетали салаты и копченую колбасу, и удивлялась: как можно одновременно скорбеть и жрать, как слепая лошадь? Скорее всего, для них это было в норме вещей – оплакали как положено и вернулись в зону бытового комфорта. А Кира так не могла.

Она вспоминала Наташу, когда та первый раз появилась на пороге их дома. Очень спокойно и деловито, никаких присюсюкиваний. Просто поздоровалась, представилась и спросила, что случилось. Где мама, есть ли дома еда, нужна ли помощь? Девочка немного растерялась. Мама себя плохо чувствовала пару дней, не ходила на работу, говорила, что болит живот. Потом стало совсем невмоготу, и она вызвала скорую. Врач что-то говорил, но Кира и половины не поняла. В какой больнице лежит, тем более понятия не имела. А в холодильнике еще осталась кастрюлька с гречневой кашей и упаковка сосисок. Правда, на кухне как-то странно пахло. Девочка тогда решила, что это газ, и боялась заходить. Веричева-старшая спросила разрешения пройти. Кира растерялась еще больше: у нее никто из взрослых никогда не спрашивал разрешения. На то, чтобы справиться с удивлением, ей потребовалось время. Но Наташа не торопила, просто стояла и ждала. Только после того, как получила кивок, скинула туфли и босиком прошла на кухню.

Каждый раз перед тем, как что-то взять или открыть, она опять спрашивала разрешения. Девочка кивала, уже не вдумываясь, но не могла понять, зачем пришла эта женщина. Та же, все довольно быстро осмотрев, установила источник странного запаха. В духовке мама запекала тыкву, которая так и осталась там лежать на противне. С того момента, как приезжала скорая, прошло уже три дня. Когда Наташа открыла дверцу, удушающей волной накрыло обеих до такой степени, что пробил кашель. Веричева молча достала противень и отправилась с ним в туалет. Вернувшись, быстро вымыла, а затем обернулась к Кире:

– Ничего страшного, – улыбнулась она и, помолчав секунду, спросила: – Поедешь жить к нам, пока маму не выпишут?

Девочка все еще не понимала, что происходит. До этого момента она не представляла, как это – жить в другом доме. Уйти без разрешения мамы? Вдруг она будет ругать? А с другой стороны, мамы рядом нет, еды почти тоже. И как существовать дальше, неизвестно. В прихожей в вазочке лежали какие-то монетки, но Кира же не знала, что и сколько на них можно купить. Да и вообще, вернется ли мама? А вдруг придется остаться навсегда совсем одной? Самойлова на секунду представила, что больше мамы не будет, и ей стало очень страшно. Решение пришло почти сразу. Она быстро кивнула, пока эта незнакомая женщина не передумала.

Жизнь в семье Веричевых оказалась фантастически интересной. Не то что с ее мамой. Ирина, если не интересовалась учебой дочери, в основном говорила на какие-то неинтересные темы: кого встретила в магазине или на улице, какие бабки сидели у подъезда и что сказали, что она купила из продуктов и сколько это стоило. Жизнь же рядом с Наташей казалась праздником. Ту совершенно не затрагивали бытовые проблемы. Она обращала внимание только на что-то яркое, несуразное или интересное. Не обязательно, чтобы это как-то относилось к ней самой. Ее рассказы скорее походили на яркие зарисовки городского быта или смешные истории из жизни непризнанных гениев.