Книга Пани Зофья. У вас след от решетки, страница 24 – Яцек Галиньский

– Они талантливые девочки. Поверь.

Почему-то мне стало зябко, и я затосковала по дому.

* * *

В этом маленьком помещении время тянулось невероятно долго. Идти было некуда. Даже если бы я хотела куда-то пойти. Я выбрала пятно краски на стене и смотрела на него, пытаясь придать ему какие-то знакомые очертания из внешнего мира.

Через некоторое время звякнул глазок, заскрежетал ключ, и дверь открылась.

– Вильконьская, – вызвала Надзирательница. – К старшему воспитателю!

– К Моисею? – спросила Фляжка.

– Вас не касается, – ответила Надзирательница.

– Почему именно к Моисею? – спросила я. – Он что, такой старый?

– Мы его так называем, – ответила Мариолька, – потому что за ним любая в огонь и в воду пойдет.

– Глупости.

У Надзирательницы все еще была перевязана рука. Видимо, укусы на ней заживали плохо.

– Вильконьская, на выход, – сказала она. – Я тут целый день ждать не буду.

Я вышла в коридор. Я впереди, она за мной.

– Я рада, что вы не стали распространяться об этом незначительном инциденте, произошедшем в самом начале нашего знакомства.

Мы обе посмотрели на ее перевязанную руку.

– Незначительный инцидент? – повторила она. – Вы вели себя как животное. И получили предупреждение, за которым может последовать наказание. Прокурор, ведущий ваше дело, проинформирован о случившемся. Он может попросить ужесточить приговор.

И так, мило беседуя, мы добрались до кабинета старшего воспитателя.

Я думала о том, как, должно быть, изголодались женщины, запертые в камерах, по мужчинам, раз им так понравился этот воспитатель. Я исходила из того, что он мог не отличаться красотой и что они преувеличили его достоинства. Что тут скажешь. После долгого пребывания в тюрьме их вкусы выглядели жалкими, хотя и вполне объяснимыми.

Надзирательница постучала и открыла дверь.

– Пожалуйста, заходите, – обратилась она ко мне.

Я так и сделала.

Ну что ж. Я не ошиблась. Мифологизированный сердцеед, кумир отделения на самом деле оказался коротышкой, не выше метра шестидесяти, одетым в совершенно лишавший его мужественности халат. И как будто этого было недостаточно, он как раз драил пол в собственном кабинете, стоя на коленях. Когда он поднялся, то посмотрел на меня мутным взглядом. Лицо у него было старое, дряблое, усталое, с сильно поредевшей и слишком отросшей щетиной. Ничего необычного, даже для тюремных условий. Влюбиться в такого невозможно, будь я даже распутной племянницей рядового депутата.

– Здравствуйте, пани Вильконьская, – внезапно раздался голос позади.

Он прозвучал как тяжелый медный колокол, от которого все мое тело пришло в резонанс. Я повернулась к нему и еле устояла, так у меня подкосились ноги.

В кресле за столом сидел полубог-получеловек с лицом Збигнева Водецкого^[2].

– Садитесь, – сказал он, и мне показалось, что он поет мне со сцены в Ополе^[3].

– А-а-а… – только и смогла я могла ответить.

– Благодарю вас. – Он повернулся, как оказалось, к женщине в халате, которая только что закончила мыть пол.

Она кивнула и ушла.

Я же, шатаясь, прошла несколько шагов и опустилась на стул напротив него.

Как же он был красив! Массивная, широкая челюсть, орлиный нос и острый взгляд, глубоко посаженные под мощными бровными дугами глаза. К тому же буйство вьющихся волос.

– Я все для вас сделаю, – вырвалось из моего горла. – Я буду докладывать о своих сокамерницах, записывать, что они говорят, приносить отчеты. Я уже могу рассказать вам о гнусных способах контрабанды косметики, еды и алкоголя…