Книга Ребе едет в отпуск, страница 18 – Гарри Кемельман

— Дисциплина — дело отцовское, — отрезала она.

— И это сделает его счастливым?

— По крайней мере удержит от глупостей.

— Я сделаю лучше, — сказал Дэн, поднявшись с кресла. — Я поеду к нему.

— Но ты не можешь просто так все бросить и нестись через полмира, — тут она заметила его улыбку. — Ах, ты собирался ехать в Израиль?

Он кивнул.

— Именно там я и готовлю книгу: это книга о мнениях израильтян.

— Когда едешь?

— Завтра. Рейс в Цюрих компанией «Свиссэр».

— Почему не «Эл Ал»? Говорят, они надежней и внимательней.

— Там так много народу… К тому же полет слишком долгий, и я хочу его разделить посадкой в Цюрихе, — ответил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

— Цюрих? — Она быстро взглянула на него. — Ты ни во что не замешан?

— Замешан? — Он рассмеялся. — Что ты хочешь сказать?

— Я все еще волнуюсь за тебя, Дэн, — вздохнула она.

Он с легким раздражением пожал плечами.

— Ничего, прямо оттуда полечу в Израиль.

Из своего офиса на пятом этаже больницы Гиттель Шлоссберг из Отдела социального обслуживания могла видеть крыши большей части домов Тель-Авива — все они были увенчаны наклонными панелями из черного стекла, ловившими солнечные лучи и снабжавшими квартиры горячей водой. Вид на море загораживало высокое здание, но она знала, что море там, внизу, и иногда ей мерещился звук прибоя, прорывающийся сквозь шум транспорта. Она наслаждалась видом из окна так же, как наслаждалась поездкой на работу по узким людным улицам, мимо домов с потемневшей осыпающейся штукатуркой; не то чтобы ей нравился весь этот вид, просто он говорил о росте и развитии.

Она прожила в городе почти всю жизнь и помнила, что когда-то между домами виднелись садики, но ей больше нравилось, когда каждый клочок земли застраивался, а город разрастался во все стороны. Это значило, что прибывало все больше и больше народу, люди обустраивались и начинали работать на благо города. Сидя на вращающемся стуле и читая письмо Мириам, она представляла, как ее племянница приедет со всей семьей и, может быть, останется навсегда.

Некоторые из коллег склонны были обвинять Гиттель Шлоссберг в непрофессионализме. Но она просто была прагматиком. К примеру, надо было найти клиенту работу; для этого она не поднималась выше легкого шантажа преуспевающих предпринимателей. А так как от сделки выгоду она не получала, совесть ее была чиста. Она была непревзойденным мастером национальной игры под названием протекция. Нет нужды говорить, что это редко появлялось в данных о клиентах, которые она вела; там все было перемешано, ведь тетя Гиттель считала их досадной выдумкой начальства для поддержания своего авторитета. То, что она считала важным, хранилось в укромных уголках ее памяти.

Все это очень не нравилось ее молодым коллегам, которые старались быть профессионально объективными и педантичными. Зато пожилые коллеги, знавшие ее еще в годы британской оккупации, помнили, как успешно она добывала продукты, медикаменты и даже оружие у британских солдат, и прощали даже самые вопиющие нарушения принятого порядка.

Когда ее мужа убили на волне террора, предшествовавшего войне за независимость, Гиттель осталась с ребенком на руках. Она легко могла бы бросить свою подпольную деятельность и укрыться в радостях материнства; вместо того она решила переломить свое горе, окунувшись в борьбу за освобождение Иерусалима, где теперь жила. Даже младенец оказался вовлеченным в дело; не раз ей удавалось пересечь кордоны, расставленные англичанами вокруг еврейского квартала, чтобы доставить важное сообщение или пронести лекарства, — она просто шла на солдат с ребенком на руках. И чаще всего мать с младенцем пропускали.