Книга За пеленой дождя, страница 96 – Анна Карлссон

И тут меня такая злость обуяла. Сидит он здесь, критикует, рассуждает, фокусы с чтением мыслей показывает. А где, спрашивается, он был, когда я так нуждалась в помощи? Просто наблюдал, когда я осталась совсем одна и пьяная вывалилась из окна. Если хоть что-то из того, что он мне сейчас тут наплел, правда и кто-то приставил его ко мне хранителем, то почему же он меня не сохранил?

— Я-то делал все, что мог, но кто-то был так занят своими страданиями, что вокруг ничего не хотел, ни слышать, ни видеть. Без позволения я не могу вмешиваться в чью-либо жизнь. То-то и оно…

На его физиономии появилось кислое выражение.

— Почему ты так смотришь на меня? Я тебе не нравлюсь?

— Нет, не нравишься, — заявил он, не пытаясь скрыть свои чувства. — Вроде и не старая еще, а уже какая-то вялая, тоскливая, потухшая.

Он зевнул во весь рот, демонстрируя, как действует на него мой вид. Меня тоже тянуло на зевоту от собственного вида еще с детства.

— Мог бы быть чуть вежливее. Не все могут похвастаться легкой жизнью. Несладко мне пришлось, оттого и вид такой. Неужели непонятно?

Спутник мой прекратил зевать и уставился на меня во все глаза.

— А я-то думал, что ты самый счастливый на свете человек. Оказывается, это не так?

Мне снова захотелось отвесить ему хорошую оплеуху. Тем более что внешность его снова изменилась, вернув уже ставшую привычной хитринку во взгляде. Слишком часто в последнее время появлялось такое желание. Даже работая в детском саду ни разу не хотелось обидеть, а тем более отлупить кого-то из воспитанников. Конечно, Сема Мамочкин являлся исключением из правил. Мало мне пришлось пережить при жизни, чтобы и после нее терпеть издевательства от такого вот шалопая. Однако, взглянув на него, поняла, что его непонимание вполне искреннее.

— Да, представь себе, жизнь не всегда легкая и приятная. Чаще она тяжелая и жестокая, сопряженная с болезнями и предательством.

Он в ответ только пожал плечами.

— Что-то не замечал… Но тебя-то это никак не касается.

От обиды и непонимания перехватило горло. Называет себя хранителем, а у самого ни сочувствия, ни понимания. Какой тогда от него прок.

— Как раз меня это и касается! Думаешь, приятно мне было ходить на нелюбимую работу? А ведь пришлось. Собрала всю волю в кулак и ходила. Ненавидела каждый день, а ненависть за улыбкой прятала. Это, по-твоему, легко?

Откровенно говоря, я рассчитывала услышать слова сочувствия или хотя бы увидеть в его глазах понимание. Я-то ощущала себя почти героем. Шутка ли, улыбаться, когда хочется плакать. Однозначно, что-то геройское в этом было.

— Так ты же сама эту работу выбрала. Кажется, никто тебя под конвоем в детский сад не водил?

— Я не хотела обидеть родителей. Мама с большим трудом нашла для меня это место. Что же я, как свинья неблагодарная, взяла бы и уволилась? — он начинал меня раздражать все сильнее.

— Но потом смогла же уволиться, и ничего с твоей мамой не случилось. Выбрала бы дело по душе, было бы оно тебе не в тягость, а в радость.

— Ну ладно работа, — я решила во что бы то ни было доказать, что жизнь моя не удалась по всем фронтам. Такое вот фатальное невезение. — А семья? Много я радости от семейной жизни получила? Думаешь, легко мне было терпеть?

— Зачем тогда семья, если не для радости? — оппонент мой выглядел совершенно растерянным. — Нашла бы себе человека по душе, и радость бы появилась.