Книга Идентичность Лауры, страница 93 – Ольга Владимировна Маркович

В тот же день, переводя дух, мы лежали в нашей широкой кровати с пологом и слушали джаз. Труди положила голову мне на плечо, напевая себе под нос. А я радовался, что она рядом.

— Ты поговоришь с ней сегодня? — спросил я. Хотелось решить этот вопрос как можно быстрее.

— Да, — ответила Труди.

Возможно, я давил, но мне словно не хватало времени. Внутренние часы ускорились, подгоняя меня, и я слышал: «Уиу-вжик, уиу-вжик». Только сумки поблизости не было, а звук остался.

— Тогда, помнишь, ты говорила, что видела, кто ударил Санджая. И я попросил тебя не рассказывать мне, — начал я осторожно.

— Да, — ответила Труди, поглаживая мою грудь под рубашкой маленькой ручкой.

— Теперь я хочу знать. Это была Джесс? — спросил я. После того, что я увидел в ангаре, я был готов узнать больше.

Труди перевела на меня светло-карие глаза цвета меда и ответила:

— Нет, это была не Джесс.

— Но тогда кто? — удивился я.

Джессика. Точка на прямой

— Мне кажется, я люблю тебя, олененок Бэмби. Олененок Бэмби. Олененок Бэмби. Мне кажется… Мне кажется, раз — и все. Капкан захлопнулся на твоей тонкой ножке. Копытце стучит о металл. И чем больше ты сопротивляешься, тем сильнее впиваются зубья в твою плоть. В твою плоть.

— Что это ты такое поешь, Джесс? Детскую страшилку сочинила? — спросил Рамзи, глядя в потолок. В темноте ночи светлых глаз его было не разглядеть, и весь он казался другим. Неузнаваемым.

— Что в этой песенке пугает тебя больше? То, что олененок попал в капкан, или то, что я люблю его? — спросила я, выстреливая словами, как из пушки, вроде поэта, нараспев читающего собственные стихи. Я давно заметила, что, играя интонациями голоса, люди прячут смущение.

— А ты любишь? — спросил он так просто, будто речь не о любви вовсе.

— Кто бы знал, что такое любовь, олененок Бэмби. Олененок Бэмби. Мне кажется… Мне кажется, раз — и все. Капкан захлопнулся на твоей тонкой ножке, — не смогла я ответить честно.

— А я да.

— Что да?

— Люблю.

— Как ты узнал? — продолжала я выкручиваться и нападать, не говоря о себе. Жалкая девчонка.

— Я на все ради тебя готов. Собой пожертвовать готов.

— Любовь не хочет жертв, Рамзи. Любовь хочет обоюдности. Только в ней и смысл. — Рамзи встал с матраса и заходил по комнате. То ли обдумывая мои слова, то ли собираясь с духом, чтобы что-то сказать или спросить.

— Ты сам не свой. Почему? — Я раскинулась на матрасе и поймала телом лунный свет, так кстати заглянувший в проем окна. Я думала, красиво ли смотрюсь в бледных лучах. Мне хотелось, чтобы Рамзи запомнил меня обнаженной. Укрытой одним этим светом. И я легонько перекатывалась по простыне, играя с освещением.

— Скажи, в ту ночь, когда не стало Санджая, он делал тебе больно? Обижал тебя? Там, за лежаками? — спросил Рамзи.

Все ж таки он собирался с мыслями, чтобы задать вопрос, поняла я. Прервала томные мысли о красоте собственного тела и задумалась.

— Почему ты спрашиваешь?

Сев в постели, я подобрала под себя ноги. Забыла о том, как теперь падает на меня свет. Как живот неэстетично перечеркивают горизонтальные складочки.

— Это объяснило бы… — в нерешительности прошептал Рамзи.

— Что объяснило бы?

— Ничего.

— Что объяснило бы, Рамзи? То, почему я ударила его? — почти выкрикнула я с болью. Тяжело было слышать его сомнения.

Рамзи подошел ближе и уставился на меня. Его била мелкая дрожь.