Книга Башня. Новый Ковчег, страница 9 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Выходные были омерзительно похожи друг на друга. Отец зло матерился под аккомпанемент возвышенных и полных патетики Димкиных рассуждений, из соседней квартиры раздавался визгливый смех шалавы Альки, коротающей воскресные вечера с очередным хахалем, через коридор хныкал чей-то ребенок — и вся эта какофония была настолько привычной, что иное казалось чуждым и инородным.

И именно в такие дни мать брала маленького Сашу за руку и увозила наверх.

— Давай, херачь отсюда! — орал им вслед отец. — Дура! К солнышку она хочет, сука…

Сашке тогда было лет пять. Именно с этого возраста у него начали появляться какие-то обрывочные воспоминания. Уже прошло почти два года после принятия Закона, и жизнь началась мало-помалу налаживаться. Это выражение «жизнь налаживается» маленький Саша слышал из разговоров взрослых. Так говорила шалава Алька Сашкиной матери, сталкиваясь с ней в общем коридоре. Это промелькивало в пространных речах алкоголика Димки. Да и сама мать нет-нет, да и вздыхала: «Ну вроде всё и налаживается потихоньку». И только отец, слыша такие речи, злился ещё больше. Наливался яростью и хрипло кричал:

— Раскудахтались, курицы. Хорошо им стало. Ага, как же. Хорошо да просторно. Ещё бы — столько народу в расход пущено. А вы давайте, молитесь на наше правительство, в жопу его целуйте. Особенно Савельева. Знаешь, кто такой Савельев? — отец устремлял на Сашку чуть прикрытые припухшими веками, налитые кровью глаза.

— Нет, — Сашка мотал головой и весь сжимался. Он боялся отца, и когда тот обращался к нему, Сашка инстинктивно ёжился и втягивал голову в плечи.

— Я бы этого Савельева собственноручно, вот этими самыми руками, — отец растопыривал перед Сашкой огромные красные ладони с въевшейся под кожу чёрной грязью. — Вот этими самыми руками вздёрнул.

Сашка тогда не знал, кто такой Савельев, и единственное, что его волновало в такие минуты, чтобы отец не вздёрнул его, Сашку. Но мать всегда приходила на помощь.

— Не слушай его, Сашенька, — тихо говорила она, когда они шли по длинному узкому коридору к лифтам. — Не слушай. Болтает всякое, да ещё и при ребёнке. А ты за ним не повторяй. И не говори никому. Не будешь?

Сашка кивал, во всём соглашаясь с матерью…

Лифты запускали по субботам и воскресеньям, и только грузовые. Они отвозили всех желающих наверх — в общественные сады и парки. Нужно было лишь выправить разрешение.

Сашка помнил, как они с матерью выстаивали огроменные очереди к лифту, как мать совала охраннику на КПП свой пропуск, а тот отмечал время отправления.

— Три часа, — равнодушно говорил охранник, отдавая им документы.

Мать никогда не пыталась внушить Сашке, что жить наверху — это то, к чему надо стремиться. Она вообще была немногословной, усталой, робкой и замотанной женщиной. Но её материнский инстинкт, помноженный на опыт человека, пережившего трудные годы, подсказывал ей, как надо действовать, и что нужно делать, чтобы сын понял, какую дорогу стоит выбрать.

И Сашка всё понял правильно.

От воспоминаний и от одной только мысли о том, что ему опять придётся отправиться вниз, его передёрнуло. Злые слёзы подступили к глазам. Сашка наклонился и изо всех заморгал — не хватало ещё, чтобы кто-нибудь увидел, как он плачет.