Книга Башня. Новый Ковчег 5, страница 31 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

— Красивая — повторил Павел, ещё сильнее прижимая Анну к себе и по-прежнему не отрывая взгляда от её отражения в зеркале. Потом чуть ослабил хватку и поинтересовался. — Ну и куда ты собралась ни свет, ни заря?

— Хочу пораньше. Там Гаврилов плох совсем, я говорила тебе вчера. Не нравится он мне. Паш, ну всё, пусти.

Анна с сожалением вырвалась из его рук, сделала шаг к двери. Павел остался стоять у раковины. Глянул на своё отражение в зеркале и, кажется, только сейчас увидел себя, поморщился и, открыв воду, начал умываться.

— А сам чего вскочил? — вздохнула Анна. — Поспал бы ещё немного.

— Некогда, Ань. Раз уж проснулся, пойду проверю, как там смена прошла, сводки посмотрю.

Ей действительно нужно было идти, но ноги словно приросли к полу, и она, опершись о косяк дверного проёма, стояла и смотрела, как он умывается. Волна счастья, такого неуместного в их ситуации, но от этого даже более яркого, привычно накрыла её, перехватила дыхание, опять вернула на лицо глупую улыбку. Анна ловила себя на мысли, что особенно остро она чувствует это свалившееся на неё счастье, именно когда наблюдает за обычными, рутинными вещами. Как он умывается, тёплый и сонный, в их маленькой ванной комнате, или спит, закинув на неё свою большую тяжёлую руку, или ест, ни на кого не глядя, погружённый в свои мысли, куда-то торопясь, потому что ему вечно не хватает времени. Эти простые вещи, внезапно наполнившие её жизнь, доставляли ей особое удовольствие, заставляли верить и думать, что они действительно вместе, делят быт, заботы и проблемы, как настоящие муж и жена. Она раньше никогда не жила вместе ни с одним из своих мужчин, довольствовалась редкими свиданиями, да и было-то их, этих мужчин не то, чтобы сильно много. Изредка она пыталась построить какое-то подобие личной жизни, скорее уступая очередному ухажёру, чем руководствуясь личными желаниями, но очень быстро такие отношения начинали её тяготить, и она рвала их без сожаления и особых раздумий. И только теперь ей по-настоящему хотелось, чтобы вот это всё — быт, рутина, даже мещанство, если хотите — не кончалось и длилось вечно.

Анна с трудом отвела глаза от Павла — всё же надо идти.

Она специально сегодня поднялась пораньше: вчера Гаврилову стало ещё хуже, кашель рвал его на части, и Катюша всё чаще меняла поддон, в который он отхаркивал тёмные, почти чёрные сгустки крови. Анна вытолкала Катю, уже не державшуюся на ногах от усталости, заметила краем глаза отиравшего тут же, у помещения, которое они с фельдшером Пятнашкиным наспех переоборудовали в подобие больничной палаты, Гошу Васильева, услышала, как тот что-то смущённо бормочет, а Катюша сердито ему отвечает. Вот ещё одно, так некстати, не вовремя вспыхнувшее чувство — юное, сильное и красивое, как эти двое детей, — которое никогда и никого не спрашивает, просто является и захватывает людей без остатка. Гаврилов это тоже заметил, растянул в доброй улыбке сухие, растрескавшиеся губы, а потом долго рассказывал Анне, периодически заходясь в лающем и булькающем кашле, что у него тоже, вот такая же дочка, умница и красавица, и Анна слушала, промокая время от времени крупные капли пота на морщинистом, задубевшем лице старого рабочего. Они оба понимали, что осталось ему немного, и он торопился поделиться с ней тем, что лежало молчаливым грузом на его душе, а она делала то единственное, что могла делать в сложившейся ситуации — слушала, просто слушала.