Онлайн книга «Башня. Новый Ковчег 5»
|
Если бы Оле Рябининой кто-нибудь сказал, что она завидует и кому — Нике Савельевой, — она бы только недоумённо вскинула брови и округлила глаза. По мнению Оленьки Ника была последним человеком на земле, которому можно было завидовать — худая, больше похожая фигурой на подростка, чем на семнадцатилетнюю девушку, с волосами, которые не брала никакая расчёска, с нелепой улыбкой на вечно обкусанных губах — чему там было завидовать? Даже смешно. И, тем не менее, Оля ей завидовала. И не только завидовала. В глубине души хорошей девочки Оленьки Рябининой гнездилось ещё одно чувство, необычно острое, злое, которое временами пугало, но от которого Оля всё же не спешила избавляться, да и вряд ли бы смогла. Иногда её охватывало жгучее желание, чтобы у Ники что-нибудь случилось, что-то пошло не так, и, воображая себе заплаканное лицо подруги, красный, распухший нос, представляя себе это жалкое зрелище, она испытывала даже не удовольствие, а наслаждение, душное, сладкое и опьяняющее. Но у Ники Савельевой ничего не случалось. У неё всё было хорошо. Ровно. И эта несправедливость очень удручала Олю Рябинину. Никин отец занимал чуть ли не самый высокий пост в Башне, хоть и был безродным выскочкой (Оля слышала: так говорила мама своим близким знакомым), и потому никому в школе и в голову бы не пришло оспаривать закрепившееся за Савельевой негласное звание принцессы; Ника жила в одной из лучших квартир наверху, и, хотя самой Оле квартира Савельевых не нравилась, она считала, что обладали ею Савельевы незаслуженно; и даже их дружеское трио на самом деле никаким трио не было — ведь ей, Оленьке, отводилась жалкая роль тени, которой можно безнаказанно помыкать. А самым большим огорчением для Оли Рябининой был Саша Поляков, которого рыжая уродина Савельева крепко привязала к себе. Этот красивый, спокойный мальчик нравился Оле. И иногда, засыпая в своей мягкой и уютной кровати под обволакивающий свет ночника, удобно подоткнув под голову подушку, пахнущую лавандой и летней свежестью, она даже думала, что это любовь, хотя, конечно, никакой любовью это не было — это было прихотью, детским капризом, навязчивым желанием обладать тем, чем обладала та, кого Оля Рябинина ненавидела. Ненавидела до помутнения. До дрожи в коленях. До темноты в глазах. — Вы уже что-то выбрали? — перед ней незаметно вырос официант. Вежливо улыбнулся и посмотрел сквозь неё… * * * — Воробьёва, Нилова, хватит переговариваться, вы мешаете остальным студентам слушать! — резкий голос преподавателя оторвал Оленьку от воспоминаний, она вздохнула, посмотрела на изящные часики на запястье — до перемены оставалось десять минут — и невольно улыбнулась. Если подумать, то с того дня, который только что всплыл в памяти, прошло не так-то много времени, меньше, чем полгода. А как всё изменилось. Для всех. Для Веры Ледовской. Для задаваки Савельевой. И главное — для неё, Оленьки Рябининой. И в этом и есть наивысшая форма справедливости, ведь каждый в итоге получает то, что заслуживает, а терпеливый и умеющий ждать — получает вдвойне. Себя Оля Рябинина именно таким человеком и считала. Где теперь Савельева? Сидит, запертая в четырёх стенах. А её любимый папочка? Копошится среди грязных и вонючих машин где-то внизу, а часики-то тикают, и недолго осталось Павлу Григорьевичу. Вера Ледовская (Оля чуть скосила глаза на свою бывшую подружку — та сидела через проход на три парты впереди — и презрительно усмехнулась), у этой тоже, при всей внешней стабильности дела обстоят неважно: со смертью старого генерала Верино положение сильно пошатнулось. Ну да, она — из военной элиты, но будем честными, это имело бы значение, будь Вера Ледовская мужчиной, могла бы тогда служить Олиному отцу, а так… разве что замуж выскочит за какого-нибудь не слишком привередливого и не разборчивого в женской красоте чиновника средней руки. |