Книга Башня. Новый Ковчег 6, страница 113 – Евгения Букреева, Ольга Скляренко

Впрочем, для очистки совести и, будучи не в силах противиться въевшемуся в мозг привычному порядку, полковник всё-таки предпринял кое-какие действия. Для начала позвонил Рябинину и, услышав знакомый голос Селятина, попытался доложить по всей форме.

— Да брось, Сева, — когда рядом никого не было, Селятин переходил на родственный тон, имел право, потому как доводился полковнику шурином, и, хотя Островский на службе фамильярности не одобрял, тут даже обрадовался. — Дрыхнет генерал наш. Почитай литр с утра в себя влил.

— Тогда, как проснётся, доложи ему… хотя нет. Лучше дай мне знать.

Потом, помедлив, Островский набрал номер приёмной Караева, поднёс трубку к уху и долго с каким-то мрачным удовлетворением слушал длинные гудки. Когда начальником следственно-розыскного управления был он сам, о том, чтобы приёмная посреди рабочего дня пустовала, и помыслить было страшно. Тот же Жданов, который «перешёл по наследству» Караеву, скорее самолично бы застрелился, чем покинул свой пост без разрешения, к тому же не оставив никого вместо себя, а тут — пожалуйста. Полковник выждал ещё где-то полминуты и, положив трубку, вскинул глаза на адъютанта, вытянувшегося по стойке смирно в ожидании приказа. Тот, как только на него упал взгляд командира, ожил и бойко отрапортовал:

— Майор Бублик с солдатами отправлен в КПЗ, Дорохов помещён в отдельную камеру, а Литвинова сопроводили в следственный изолятор согласно вашему распоряжению.

— Пойдём.

Островский встал, одёрнул безупречно сидящий на его сухой подтянутой фигуре китель, поправил светлые волосы, словно он шёл не на допрос к задержанному, а на первое, долгожданное свидание. Хотя в какой-то степени так и было. Вряд ли хоть один человек на земле ждал кого-либо с таким нетерпением, с каким полковник Островский ждал Бориса Литвинова. Особенно, после того, как ему стало известно, что Борис Андреевич выжил.

Тот разговор, что лишил его опоры (ему словно петлю на шею накинули и табуретку из-под ног выбили), состоялся недавно, дней десять назад, сразу же после приказа о переводе полковника Островского в другое подразделение. Приказы Всеволод Ильич обсуждать не привык, но тут не выдержал. Всю ночь не спал, сидел, думал. Милка несколько раз заглядывала к нему в кабинет, укоризненно качала головой, но молча уходила, оставляя его наедине с собой и своими призраками. В квартире висела удушливая тишина, в небольшой детской спали дети, маленький Тимка и Лиля, отцова любимица, в спальне ворочалась Милка, беспокойная душа, которая засыпала, только уткнувшись маленьким курносым носом в его жёсткое плечо, а он всё сидел и смотрел больными, слезящимися глазами на копию приказа, на подпись под ним — круглые, аккуратные буквы, отражающие старательность подписавшего, — смотрел и ждал, что на листе приказа поверх уже выученных наизусть слов проступят другие строчки, которые объяснят ему: как так получилось? Почему?

Утром полковник не выдержал. Пошёл в генеральскую приёмную и потребовал встречи.

Юра сидел за столом в роскошном кресле, небрежно развалившись, но при этом нервно барабаня толстыми пальцами по деревянным полированным подлокотникам — эта лёгкая нервозность не осталась незамеченной для Островского. Они были в кабинете одни. Селятин, видимо, смекнув, зачем полковник появился здесь, остался за дверями, в приёмной, и Островский мог быть уверен, что его родственник именно сейчас никого к генералу не допустит. Юра это тоже понимал, на красном одутловатом лице отразилась некоторая растерянность, и пальцы забарабанили с удвоенной силой.