Книга Королевы бандитов, страница 59 – Парини Шрофф

Быть может, Фарах ни при чем, думала Гита, взяв Бандита на руки, чтобы хоть как-то успокоиться. Может, все дело в ней самой. Она просто не способна поддерживать отношения с людьми. С ней трудно общаться, да просто быть рядом. У нее такой токсичный характер, что она ведет себя ужасно, даже если ей самой кажется, что она старается быть любезной. Она отвадила от себя всех, оттолкнула Салони и Рамеша, чтобы в итоге оказаться одной в пустом доме и ломать голову над тем, почему же это она такая одинокая. Даже Карем – спокойный, терпеливый Карем, чей жизнерадостный настрой не в силах поколебать даже стайка неугомонных детей, – в конце концов не выдержал ее дурного характера.

Все-таки надо было ей родить ребенка, чтобы хоть кто-то в этом мире был вынужден оставаться с ней. Бандит тоже прозреет рано или поздно не только физически – и сбежит. Она мысленно дала псу обещание никогда не брать его на поводок. Он будет свободен, не уподобится ни козе на привязи, ни невесте с ошейником-мангалсутрой.

Гита была слишком поглощена жалостью к себе и не сразу заметила, что по ее щекам катятся слезы, а Бандит облизывает ей лицо.

Она ткнулась носом в его вонючую грязную шерсть.

– Да пропади оно все пропадом…

На следующее утро, пока Гита еще прокручивала в голове воспоминания о вчерашнем унижении, а за окном пронзительно звучали утренние бхаджаны, Бандит наконец съел вчерашнее кхичди. Гита внимательно наблюдала за ним, опасаясь, что его опять вырвет, но он встряхнулся и радостно погнался за ящерицей, скользя лапами вокруг стола с бусинами, стоявшего без дела, – в дополнение ко всем своим бедам она еще и работу забросила.

«Это уже совсем никуда не годится», – решила Гита, проводив глазами пса, который с разгона запрыгнул на ее постель.

Она проснулась с тупой головной болью, потому что заснула, устав рыдать в подушку, как какая-нибудь малолетка, скорбная несчастной любовью. Ну, хотя бы ее в этот момент никто не видел. Смотреть на себя в зеркало не было сил – опухшие глаза и губы служили двойным напоминанием о вчерашней ночи. Тогда Гита постаралась взглянуть на неприятные события в новом свете дня и пришла к выводу, что ничего такого уж страшного не случилось: сначала был поцелуй, потом ссора. За свою жизнь она получала удары побольнее, чем резкий отказ, и было бы куда хуже, если бы она попыталась поцеловать Карема, а он немедленно выставил бы ее за дверь. Тем не менее при мысли о новой встрече с ним Гите хотелось залезть под кровать с Бандитом, который скакал вокруг с такой непростительной беспечностью, что это казалось ей жестоким.

– Тебе надо принять душ, – сурово сказала она псу.

Во дворике он сразу устроил игру в салки, ловко уворачиваясь от Гиты, будто разгадал ее намерения. Под конец банных процедур они оба были мокрые, а Гита израсходовала двухдневный запас воды. Все ведра теперь опустели, зато лапы у Бандита стали белоснежными и пахло от него вполне приемлемо. Она заодно постирала ночную рубашку, и, когда выжимала ее, пес встряхнулся, обдав ее фонтаном брызг. Еще не было десяти утра, а солнце уже припекало. На небе не видно было ни облачка. Бандит тяжело дышал, размахивая пушистым хвостом, который мило изгибался в форме вопросительного знака.

– Только посмотри на себя! – вздохнула Гита, глядя на пса. – Кто бы мог подумать, что ты на самом деле такой очаровашка.