Книга Гремучий студень, страница 73 – Стасс Бабицкий

— Почему вы пришли ко мне?

— Что же тут непонятного? — спросила журналистка, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Да все непонятно! Фотограф сам нашел вас. Он готов отдать портрет, которая поможет найти бомбистку, а через нее и самого Бойчука. Улика сама плывет в ваши руки. Никаких загадок. Никаких головоломок. Зачем я понадобился?

— Не догадываетесь?

— Могу сделать лишь один вывод: вы решили отступиться от дальнейшего расследования и передать улику мне. Боитесь за свою жизнь?

— Я не боюсь никого на свете. Я тигру в пасть руку положу, и он не посмеет укусить!

— Зачем же я вам понадобился?

— Все просто. Де Конэ нужно заплатить четыре рубля, а у меня нет таких денег, — объяснила Меркульева. — Вы же человек обеспеченный и охотно платите за подсказки, которые помогут разгадать загадку.

— И ничего более? — сыщик выглядел разочарованным.

Девушка поднялась на цыпочки, чтобы коснуться губами его щеки в утешение. Но не успела. Они свернули на Тверскую и поразились, глядя на непривычно темную улицу. Фонари возле «Лоскутной» снесло взрывом, в соседних домах огней не зажигали, поэтому рассмотреть руины гостиницы не удавалось. Зато едкий запах недавнего пожара забивался глубоко в ноздри, навевая грустные мысли.

— Еще вчера играла музыка, смеялись женщины, пировали мужчины, — Лукерья всматривалась в темноту блестящими от слез глазами. — Зачем бомбисты творят такое? Вы понимаете?

— Это понять нетрудно, — сыщик поднял воротник пальто и стал похож на нахохлившегося ворона. — Представьте, что наша империя — это поезд. Мы все едем в одном направлении, по одним и тем же рельсам. Но едем по-разному. В головном вагоне разместилась августейшая семья, у каждого отдельное купе и всевозможные удобства. Придворная свита в следующем, тоже фильдеперсовом вагоне, занимает мягкие диваны, но уже по двое, по трое — без вопиющей роскоши. Дальше первый класс, в нем едут обер-прокурор Святейшего Синода, министры, генералы, тайные советники, другие благородные господа…

— И дамы! — вскинулась Меркульева.

— Да, да, безусловно. Но я о другом. У них свой вагон, в который нас с вами, Лукерья Дмитриевна, не пустят. Мы пройдем во второй класс, где диваны пожестче. А Бойчук и его соратники усядутся на деревянные лавки, а то и прямо на пол, в третьем классе, вместе с крестьянами и фабричными работницами.

— А следователь из охранки в каком вагоне поедет? — уточнила Лукерья.

— Порох? Он — кондуктор. По всему поезду ходит. В головном вагоне вежливо кланяется и говорит вполголоса, а в хвосте распрямляет спину и кричит. Только мы, в среднем классе, можем заметить сию перемену, за это такие как Порох нас и не любят. Впрочем, и все остальные — хоть графья, хоть рабочие, — нам рады не будут.

— Это почему же? Разве мы с каким-нибудь рабочим не найдем общего языка?

— Вряд ли. За статью в «Ведомостях» вы получаете рубль. А он за изнурительную ночную смену на заводе — тридцать копеек. И вы для него всегда будете белоручкой. Ничуть не лучше дамочек из первого класса, которых он ненавидит всей душой. Ведь его дочери никогда не станут такими.

— Станут! — возразила журналистка. — Если захотят учиться и…

— Бросьте ваши феминистские лозунги, — поморщился сыщик. — Сколько девочек из семей рабочих попадут в курсистки? Дюжина в год? Две? А сотни тысяч останутся все в той же нищете и разрухе. У работяг и крестьян поводов для ненависти достаточно, а народовольцы своими хождениями в народ эту ненависть подогревают. Подбрасывают новые поводы, чтобы души обездоленных клокотали, как гремучий студень. Для чего они это делают? Чтобы весь поезд сошел с рельсов, а в идеале — рухнул под откос.