Книга Смерть призрака, страница 137 – Марджери Аллингем

Бэлл сложила руки поверх кретоновой рабочей сумочки, которая висела у нее через плечо, и некоторое время оставалась безмолвной.

— Бедный ее муж, — сказала она наконец. — Бедный муж бедной Клэр! Он сейчас едва-едва начал вновь проявлять интерес к своей работе. Ему стало, как будто, чуточку лучше. Совсем чуточку, но для него и это уже кое-что! Но, Алберт, все это зло, это ужасное зло и все эти потери!

Она повернулась спиной к картине, но прежде, чем они вышли из мастерской, подошла к другой картине. С портрета Лафкадио улыбался ей с высоты.

Кэмпиону вновь вспомнилось, как его называли «старшим братом хохочущего всадника». В нем была та же бравада, то же сознание собственного очарования и та же счастливая вера в себя.

Эта мысль пришла ему в голову, он посмотрел на Бэлл и увидел, что и она смотрит на него.

— Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — произнесла она.

— Нет, — ответил он, — уверен, что не знаете!

— Нет, знаю! — рассмеялась она. — Вы думали сейчас о седьмой картине, той, которую купил музей Истона. Разве не так? Ведь никакие факты о ней не опубликованы, и вы ждете, что же я предприму?

Молодой человек был искренне удивлен. Эта мысль действительно приходила ему в голову.

Миссис Лафкадио открыла свою кретоновую сумочку.

— Это тайна, — сказала она, протягивая ему полоску бумаги.

Кэмпион с удивлением ее рассмотрел. Это была расписка о получении двух тысяч фунтов, семнадцати шиллингов и девяти пенсов очень известным благотворительным обществом, помогающим художникам. Особенно заинтересовала его дата расписки.

— Но она же написана почти полтора года назад! — удивленно сказал он. — О Бэлл, вы уже тогда это знали!

Миссис Лафкадио ответила после заметного колебания.

— Просто я знала, что Джонни никогда не писал толпы вокруг распятия. Я картины этой не видела до самого начала приема, так как мне нездоровилось, и в то утро я встала очень поздно, а потом была так занята, что не успела ее поближе рассмотреть. Но когда я это сделала, она уже была продана, и все вокруг наперебой восхваляли ее. Я так и не догадалась, что же произошло на самом деле? Я никогда бы не подумала, что в этом может быть замешана галерея Салмона.

Мистер Кэмпион был в замешательстве.

— Но кого же вы тогда заподозрили? — спросил он вполне логично.

Миссис Лафкадио скользнула взглядом по сарджентовскому портрету.

— Да самого Джонни, — ответила она. — Моего бедного старого Джонни. Я подумала, что это работа одного из его учеников. Джонни бы так смеялся, узнав, как одурачена вся эта напыщенная хитроумная публика!

— И поэтому вы ничего не сказали?

— Нет. Я подумала, что не в силах этого сделать. Но зато я послала вырученные за нее деньги до единого пенни в благотворительное общество и завела себе твердое правило, что впредь буду рассматривать каждую картину заранее и до того, как ее увидит любой другой человек. И, разумеется, та, что была в этом году, оказалась подлинной. Поэтому я подумала, что предыдущая была просто озорной выходкой Джонни, и постаралась о ней забыть.

— Но как вы распознали подделку? — не переставая изумляться, спросил Кэмпион.

— То, что седьмая картина не была подлинником? — сверкнула глазами миссис Лафкадио. — Да просто из-за ребенка на плече у мужчины на заднем плане! Я ведь не эксперт! Но Джонни никогда в жизни не мог бы написать ребенка, сидящего на плече у взрослого. Это была одна из его активных неприязней. Он даже не мог этого видеть в жизни. Об этом говорится и в одном из его писем к Тэнкерею, опубликованных в той жуткой книжонке, которую каждый вправе счесть верхом безвкусицы. Он там где-то пишет: