Книга Манящая леди, страница 104 – Марджери Аллингем

Коренастый поезд, длиной всего в четыре вагона, прождал меньше минуты на единственной платформе, прежде чем, тяжело дыша, снова тронуться в путь сквозь ночь. Желтые лампы бледно мерцали в лунном свете. Несколько пассажиров поспешили к ожидавшим их машинам. Прун не вернулась.

Сейчас, на упругой траве вересковой пустоши, где дикий тимьян и мать-и-мачеха наполняли воздух ароматом, Люк чувствовал себя моложе и более одиноким, чем когда-либо со времен своего младенчества. Мир, который он так хорошо знал и в котором его считали искушенным представителем, внезапно отделился от него, чтобы он мог взглянуть на него со стороны. Это был новый и пугающий опыт, и он впервые мельком увидел состояние, в котором краски, комфорт, тепло и привычные наслаждения утратили свою ценность.

Он не был ни шекспироведом, ни сельским жителем, так что его не беспокоило отсутствие весной. Пение птиц и насыщенный алый цвет розы мало что значили для него в любое время. Но теперь перед ним открывалась панорама серых тротуаров, маленьких баров, сверкающих за каплями дождя, уличного движения, волнения, телефонных звонков, возможностей рискнуть, добродушных грязных лиц, дружеских слов с порога, запаха свежего хлеба, исходящего от решетки, трели любовной песни по радио, добавляющие очарования городу, - все это было испорчено, притуплено, обесценено навсегда.

Он осознал весь пережитый опыт в одном ужасном откровении, быстром и ужасном, как открытие, что непредвиденный несчастный случай сломал чью-то спину, взгляд в пустоту. Он бросился на землю среди маленьких цветов и душистых трав и уткнулся в них лбом в агонии смятения. Он вообще не думал. Маленький дом, знакомый синий комбинезон, который носила его мать, аккуратные занавески и безупречно чистый двор - их несоответствия были слишком изысканно болезненными, чтобы выносить созерцание на данном этапе. Даже сама Чернослив была исчезнувшей мечтой. В его сознании была только одна захватывающая картина: он сам, призрачный и одинокий, в унылом городе без запаха, навсегда.

Ночной ветер обдувал его, и земля была доброй, и он так устал. Он спал как убитый. Голоса на дороге и на мельнице, шуршание проезжающих машин, смех в деревне - все это пронеслось мимо, а он их вообще не услышал. Он лежал там измученный и без сознания, как мертвец.

Когда он проснулся, был час после рассвета в День летнего солнцестояния, в день вечеринки у Тонкера. Небо было как жемчужина, чистое и безупречное, воздух был разреженным, прохладным и захватывающим дух. Его первым удивлением, еще до того, как черная печаль ночи вернулась, чтобы нашептать ему, что Прюн при осмотре обнаружила, что это никогда не подойдет, было то, что он был довольно теплым. Он был покрыт мешками, а на голове у него был большой лист дикого ревеня. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осознать значение этих явлений, и к тому времени он понял, что был не один.

Старина Гарри лежал, приподнявшись на локте, примерно в трех ярдах от него. Его собственная постель была из вырванного тимьяна, и он с удовольствием отдыхал там, зажав длинный стебелек травы в своих прекрасных новых казенных зубах. Старший инспектор медленно сел, снова осознавая свое личное горе, но все еще оставаясь самим собой и все еще играя. Лист ревеня соскользнул на землю перед ним, и он поднял его.