Книга Патологоанатом. Истории из морга, страница 61 – Карла Валентайн

Я довольно часто смотрю фильмы ужасов, и сюжет обычно начинается с фразы: «Этот дом был построен на поле древних индейских захоронений!» или «В этом детском доме раньше находилась лечебница для слабоумных!», и, естественно, сразу становится понятно, почему в этом доме дети становятся одержимыми, а в шкафу оказывается дверь, ведущая в ад, и все такое прочее в том же духе.

Такие сюжеты нисколько меня не задевают и не пугают.

Приехав в Лондон, я поселилась непосредственно у кладбища, за углом находилась тюрьма, а напротив – психиатрическая больница. Если к этому добавить еще и индейское захоронение, то моя жизнь могла бы стать сюжетом какого-нибудь, снятого под очередной Хэллоуин, телевизионного ужастика. Но я отвлеклась. Что же заставило меня покинуть мой уютный дом и попытать счастья в обстановке, напоминающей клише фильма ужасов? Отчасти, это было желание копнуть глубже, больше узнать, испытать свою квалификацию техника морга на более высоком уровне. Мне хотелось поменять течение моей жизни, избавиться от уже порядком надоевшей рутины.

Утро 7 июля 2005 года я помню так хорошо, словно это было вчера. Мы с Джун работали с трупами – каждая со своим – в восемь часов утра. Эндрю, как обычно, сидел в своем кабинете и делал отчет – перед предстоящим отпуском. Мы с Джун не слушали радио, мы спорили о том, какую запись нам включить – «Аркейд Файр» (я тогда стала поклонницей этой группы) или тему Ганнибала Лектера из «Молчания ягнят» на музыку Баха. Мы заключили пари, не помню уже о чем, и Джун выиграла. Это было честно.

Мы проводили наружный осмотр, готовясь к приезду патологоанатома, но в тот день все пошло не по расписанию. Доктор Сэм Вильямс приехал намного раньше обычного, чем очень нас удивил. Сэм Вильямс, высокий, стройный человек, всегда придерживавшийся типично английских «приличий». Он был всегда немного неловок, но на этот раз он буквально ворвался в прозекторскую, бросил на стол папку и поставил на пол портфель. Мы с Джун оторвались от трупов и опустили блокноты. Сэм бросился к приемнику и включил радио.

– Вы слышали, что произошло?

– Нет, а что? – удивленно и встревоженно спросила Джун.

– Мы здесь с половины восьмого, – добавила я, – и ничего не знаем.

Когда находишься в прозекторской, сосредоточившись на аутопсии, весь мир вокруг перестает для тебя существовать.

– В Лондоне был взрыв, – сказал нам доктор Вильямс, бледный, как полотно. – Возможно, их было два. Полиция полагает, что это не было случайностью.

Мы не знали, что сказать по этому поводу, но понимали, что нам надо продолжать работу с трупами, которые заслуживали нашего внимания. Однако радио было включено, и мы слушали его, чтобы точно узнать, что случилось. У всех нас были друзья и родственники в Лондоне, мы все были встревожены ситуацией, и, естественно, хотели знать, что происходит. Собственно, мы никогда не проводили вскрытия в тишине; обычно мы обсуждали то, что видели, или делились воспоминаниями о предыдущем вечере. На этот раз, однако, никаких разговоров не было, только бормотание приемника в углу, отдававшееся негромким эхом от стен и плиток пола.

По мере того, как шло время, отпадая, словно кожа, отделенная от плоти, нам открывалась правда, как ребра и брюшная полость. В британской столице произошел теракт, парализовавший ее жизнь. В городе, в разных его районах, были взорваны четыре бомбы, линии связи были повреждены, и люди часами не могли узнать о судьбе своих близких. Это был катаклизм, равного которому наше поколение не переживало никогда в жизни.