Книга Убийца в толпе, или Человек из очереди. Шиллинг на свечи, страница 101 – Джозефина Тэй

– Нет. Каким образом? Никто не знал, что он у меня есть, – кроме Берта; револьвер был всегда заперт в ящике. Как был, заряженный, с того дня, когда заключили мир. Такую вещь не оставляют на виду.

– Ну и зачем, вы полагаете, он понадобился Соррелу?

– Не знаю. Ни малейшего представления не имею. Я думал про самоубийство – может, для этого? Но у Соррела не было никаких причин кончать с собой.

– Когда в Карниннише вы предположили, что Соррела могла убить женщина, конкретно – что вы имели в виду?

– Понимаете, из мужчин я знал всех его приятелей, а из женщин – никого. Я имею в виду – никого, с кем у него были бы более чем дружеские отношения. Но мне всегда почему-то казалось, что в его жизни была женщина – еще до того, как мы с ним познакомились. Он был очень скрытным, никогда не делился своими секретами. Если у него и была какая-то женщина, он не стал бы мне об этом рассказывать. Иногда, уже при мне, на его имя приходили письма, явно надписанные женским почерком, но Берт сам ничего не говорил, а он был не из тех, над кем можно подшучивать по этому поводу.

– Не получал ли он такого письма в последнее время, скажем в последние полтора месяца?

Немного подумав, Ламонт ответил, что да, получал.

– А что за почерк?

– Размашистый, с округлыми буквами.

– Вы знакомы, разумеется, с описанием кинжала, которым закололи Соррела. Вы когда-нибудь держали в руках подобный кинжал?

– Не только не держал, но и в жизни не видел.

– Есть ли у вас какие-нибудь предположения, кто эта женщина, если таковая вообще имелась?

– Нет.

– Вы хотите сказать, что, будучи ближайшим другом Соррела, прожив с ним бок о бок четыре года, вы ничего не знаете о его прошлом?

– Знаю достаточно много, но не эту сторону его жизни. Вы не были знакомы с Бертом, иначе не стали бы задавать такого вопроса. В обыденной жизни он ничего не скрывал, но тут – иное дело.

– Почему он решил ехать в Америку?

– Не знаю. Я вам говорил, что в последнее время он казался расстроенным и сделался особенно молчалив. Болтливостью он никогда не отличался, но в последние дни… Понимаете, его состояние даже трудно определить словами. Просто у меня возникло чувство, что он несчастен.

– Он уезжал один?

– Да.

– Не с женщиной?

– Разумеется, нет! – резко ответил Ламонт, как будто его оскорбили в лучших чувствах.

– Почему вы так категоричны?

Явно растерянный, Ламонт не нашел что ответить.

Очевидно, до сих пор Ламонт не рассматривал возможности того, что друг втайне от него планировал поехать не один. Грант видел, как он обдумал про себя эту идею и отказался в нее верить.

– Не могу вам объяснить почему, – сказал он вслух, – но я уверен, что это не так. Он бы мне сказал.

– Значит, у вас нет никаких предположений, отчего убили Соррела?

– Никаких. Неужели вы думаете, что если бы знал, то не сказал?

– Думаю, сказали бы. Сама неопределенность ваших подозрений сильно ослабит сторону защиты.

Грант попросил констебля зачитать вслух показания Ламонта, и тот слабой рукой поставил на каждой странице свою подпись. Подписав последний лист, он сказал:

– Я скверно себя чувствую. Можно мне теперь лечь?

Грант дал ему снотворное, которое выпросил у доктора, и через четверть часа вконец измученный Ламонт заснул тяжелым, глубоким сном, между тем как тот, кто его поймал, остался бодрствовать, обдумывая его показания. Они представлялись исключительно правдоподобными. Все было понятно, одно вытекало из другого – придраться не к чему, – если исключить полную невероятность самого рассказа. У Ламонта всему нашлось объяснение. Время, место, мотивы действий – все складывалось в полную картину. Описание собственных чувств – в момент, когда он обнаружил пропажу револьвера, – опять-таки поражало достоверностью. Есть ли хоть малейшая вероятность, что его рассказ правдив? Вдруг это тот самый случай – один на тысячу, – где улики, подлинные каждая в отдельности, все вместе представляют собою не что иное, как цепь случайных, нелепых совпадений?! Да, но как быть с самим рассказом, невероятным даже в своей основе? Как-никак в распоряжении Ламонта была почти целая неделя, чтобы подобрать все объяснения, расположить их в нужной последовательности, продумать до мелочей. Только круглый дурак не дал бы себе труда сочинить более или менее правдоподобную историю, когда от этого зависит его жизнь. То, что никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть наиболее важные ее моменты, было для него одновременно и удачей, и несчастьем. Единственный способ проверить правдивость рассказа Ламонта, решил Грант, – это покопаться в прошлом Соррела, а в том, что у него было прошлое, он теперь не сомневался. Если Гранту удастся обнаружить доказательства того, что Соррел действительно собирался покончить с собой, то это подтвердит показания Ламонта относительно кражи револьвера и подаренных денег. Тут Грант одернул сам себя: подтвердит показания Ламонта?! Неужели такое возможно? Если так, то вся выстроенная им схема немедленно превратится в дым и пойдет прахом; это будет означать, что Ламонт невиновен и он, Грант, арестовал не того, кого нужно. Но разве допустимы подобные совпадения: в одной и той же очереди попадаются два человека – оба левши, оба со шрамом на большом пальце и оба знакомые с убитым? Грант отказывался в это верить. Его сбила с толку не достоверность рассказа Ламонта, а искренность, с которой он свою историю излагал. Правдоподобно – вот и все!