Книга Красное озеро, страница 1 – Кеннет Дун

Был самый разгар бабьего лета, когда я впервые узнал о смерти Пьетро Гаспари. Я возвращался в Бостон из Вустера после выходных, проведенных на рыбалке, и остановился в придорожной закусочной выпить кофе и съесть второй завтрак, поскольку выехал из мотеля засветло.

Пока я ожидал свои блинчики, то обнаружил газету, лежащую на соседнем сидении, и начал листать ее от скуки. Газета была нью-гемпширская, двухдневной давности, видимо, ее оставил другой случайный проезжий, следовавший на юг, дочитал во время трапезы и бросил.

Судя по всему, газета выходила в Манчестере, потому что сообщала в основном новости этого города, да еще из разных мест округов Мерримак и Хиллсборо. Читать новости из Нью-Гемпшира было одно удовольствие. У них там ничего не происходило с конца XVIII века, с тех пор как штат первым объявил о своей независимости от Британии, зато названия городов были одно загляденье: Манчестер, Ланкастер, Плимут, Дорчестер и даже Нью-Лондон. Странице на четвертой я наткнулся на небольшую заметку о кончине Пьетро Гаспари.

Имя привлекло мое внимание, потому что показалось мне одновременно необычным и знакомым. Я напряг память, но так и не смог вспомнить, знал ли я этого человека или, может, слышал о нем когда-то.

Итальянцы были не редкостью в Бостоне и окрестностях, как правило они жили обособленно в своих кварталах у порта в Норт-Энде, и многие из них даже спустя два поколения плохо говорили по-английски. Те же, кто решительно ассимилировался, первым делом меняли фамилию. Риччи становились Ричардсами, Лоренцо Лоуренсами и так далее. Даже если и оставляли свои звучные раскатистые фамилии с окончанием на гласную букву, то сочетали их с вполне прозаичными англосаксонскими именами. Майк, Стив или Питер. Например, операционного директора нашей компании «Коэн Индастриз» звали Феликс Дин Кавалли и его знание языка предков, насколько я мог судить, ограничивалось обсуждением начинки для каннеллони^[1].

Если же обладатель вопиющего итальянского имени и не менее вопиющей итальянской фамилии попадал на страницы новоанглийской газеты, это могло означать три вещи. Он был гастролирующим оперным тенором. Владельцем нового модного ресторана, привезшим секретные рецепты прямо с Апеннин. Или имел отношение к мафии.

Впрочем, я не угадал. Пьетро Гаспари не был ни шеф-поваром, ни певцом, ни гангстером. Он был художником, скоропостижно скончавшимся в своем доме после успешной выставки, состоявшейся в какой-то галерее в штате Мэн.

Я не был знаком с творчеством Пьетро Гаспари. Как я понял, художником он был не слишком известным, не из тех, чьи репродукции печатают на открытках и в иллюстрированных журналах, а владельцы вилл на Бикон-Хилл специально зовут гостей, чтобы показать его картину в качестве нового почетного приобретения. Сам я не мог причислить себя к знатокам современного искусства, мой кругозор не простирался дальше имен Поллока да Хоппера^[2], а уж выставки в независимых галереях и не посещал вовсе. Как и моя жена Эми, которая, обставляя наш дом, полностью положилась на вкус профессионального декоратора.

Подумав об Эми, я неожиданно вспомнил свою первую жену. Возможно, тогда я и слышал имя Пьетро Гаспари – давным-давно, в другой жизни.