Книга Повесть о старых женщинах, страница 178 – Арнольд Беннет

Софья отправилась по магазинам, дрожа и робея, хотя в глубине души была полна решимости вернуться домой француженкой до кончиков ногтей. Но модели ошеломили ее. Они превосходили самые дерзкие наряды, виденные ею на улице. Она отпрянула от них и, казалось, хотела спрятаться за спину Джеральда, словно прося у него защиты, и отвечала ему, а не продавщице, когда та бросала лаконичные реплики. Цены тоже привели ее в ужас. Последний пустяк обошелся бы здесь фунтов в шестнадцать, а знаменитый шелк ее матушки, стоивший благодаря своему качеству двенадцать фунтов, казался тут просто неуместным! Джеральд советовал ей не думать о ценах. Однако какой-то инстинкт заставил Софью об этом задуматься — это ее-то, которая дома презирала скупердяйство Площади! На Площади ее считали бесшабашной и безнадежно опрометчивой, но здесь, казалось, в ней ни на миг не иссякал родник житейской мудрости, постоянное противоядие от всего того безумия, которое ее окружало. Необыкновенно быстро научилась она призывать Джеральда к умеренности. Ей противно было видеть, как «деньги бросают на ветер», а ее представление о том, где проходит граница между мотовством и благоразумием, оставалось еще таким, как на Площади.

Джеральд смеялся. А она, уязвленная, краснеющая, не уверенная в себе, отвечала: «Смейся, смейся!» Все это было ужасно приятно.

В тот вечер Софья надела первый свой новый туалет. Она носила его весь день. Характерно, что выбрала она платье, которое можно было носить и днем, и вечером, и в теплынь, и в непогоду. Платье было из бледно-голубой тафты в синюю полоску, корсаж с баской, а нижняя юбка — из тафты того же цвета, но без полосок. Пышная верхняя юбка, ниспадающая на простенькую нижнюю, с маленькими двойными воланами, выглядела, как представлялось ей, да и Джеральду, бесподобно. Платье было с высокой талией — таких у нее раньше не водилось — и с широким кринолином. Большой бант, с развевающимися синими лентами под подбородком, удерживал у нее на голове изящную плоскую шляпку вроде детского чепчика, и из-под шляпки на лбу выбивались локоны, а на затылке лежал шиньон. В экипаже ее двойные юбки широкой волной ложились на колени Джеральда, и, откидываясь на жесткие подушки, он бросал на нее самонадеянные взгляды, ничего не чувствовал, кроме буйной, рвущейся наружу радости жизни, и с неистовым пылом предвкушал все новые и новые удовольствия, удовольствия раз и навсегда.

Когда экипаж пронесся через широкие, пустые и темные Елисейские поля и въехал в ожидавший их блистающий Париж, другой фиакр промелькнул мимо и скрылся в туче пыли. В фиакре, в который были запряжены две белые лошади, виднелась женская фигура. Джеральд посмотрел вслед экипажу.

— О боже! — воскликнул он. — Да это Гортензия^{61}!

Может быть, то была Гортензия, а может, и нет. Но он уверил себя в том, что это, конечно, она. Не каждый вечер встретишь Гортензию одну на Елисейских полях, да к тому же в августе!

— Какая Гортензия? — простодушно спросила Софья.

— Гортензия Шнейдер.

— А кто это?

— Ты что, не слыхала о Гортензии Шнейдер?

— Нет!

— Ну и ну! А об Оффенбахе^{62}?

— Нет… не знаю. Кажется, не слыхала.

Он скорчил недоверчивую гримасу.

— Не хочешь ли ты сказать, что не слыхивала о «Синей бороде».

— Конечно, я слышала о Синей бороде, — сказала Софья. — Эту сказку все знают.