Книга Повесть о старых женщинах, страница 179 – Арнольд Беннет

— Я говорю об опере, об опере Оффенбаха.

Она покачала головой, толком не понимая даже, что такое опера.

— Ну и ну! Вот так сюрприз!

Джеральд хотел показать, что и не подозревал о таком невежестве. На самом деле, он только радовался тому, какую чистую страницу ему предстоит заполнить. Софья ничуть не обиделась. Она ловила каждое слово мужа. Она наслаждалась, черпая из этого неиссякаемого источника житейской мудрости. Перед другими она готова была корчить всезнайку, но перед ним — в теперешнем ее настроении — ей было приятно изображать наивную, глупенькую крошку.

— Ну, — объяснил Джеральд, — эта Шнейдер гремит с позапрошлого года. Просто гремит.

— Жаль, что я ее не разглядела! — сказала Софья.

— Вот подожди, откроется Варьете^{63}, мы на нее наглядимся, — ответил он и принялся рассказывать ей во всех подробностях о карьере Гортензии Шнейдер.

Значит, впереди новые удовольствия! Софья пока успела увидеть только самый краешек будущего счастья. Она предвкушала свое сияющее будущее, полное свободы, богатства и вечного веселья в обществе щеголеватого Джеральда.

На Площади Согласия она спросила:

— Мы в гостиницу?

— Нет, — ответил он. — Я думаю, надо заехать куда-нибудь поужинать, если еще не слишком рано.

— Как, после такого обеда?

— Какого еще обеда? Я съел раз в пять меньше, чем ты.

— Да разве я против? — сказала она.

И она была не против. Этот день, раз уже она впервые надела свое французское платье, казался Софье дебютом на блистательной столичной сцене. Она была наверху блаженства и не чувствовала ни физической, ни душевной усталости.

Только после полуночи они добрались до ресторана «Сильвен». Джеральд, решивший было не возвращаться в гостиницу, передумал, они заехали туда на минутку, а он задержался надолго. Ну, это уж само собой! Софья успела привыкнуть к мысли, что с Джеральдом невозможно предвидеть будущее дальше, чем на пять минут вперед.

Когда швейцар распахнул перед ними дверь и Софья скромно проскользнула в ярко освещенный желтый зал ресторана, а за нею с повадкой светского льва последовал Джеральд, они приковали к себе внимание многочисленных блистательных посетителей. В лице Софьи, окаймленном младенческим капором с пышным бантом и лентами, было столько детского, оно так светилось, на нем было написано такое очарование и чистая прелесть, его черты так ясно говорили, что она более не девушка, что ни одна женщина с иным жизненным опытом не смогла бы сильнее отличаться от других дам, сидевших в кабинетах ресторана за перегородками. Вокруг нее над белыми скатертями теснились сотни накрашенных губ, напудренных щек, холодных, циничных глаз, хладнокровных дерзких лиц и наглых бюстов. Что более всего поразило Софью в Париже, даже сильнее омнибусов, в которые впрягали по три лошади сразу, так это исключительная самоуверенность женщин, их бесстыдное позерство, их спокойствие под чужими взглядами. Эти дамы, казалось, говорили: «Мы и есть знаменитые парижанки». Они пугали Софью, казались ей такими развращенными и так кичились своей развращенностью. Она уже видела с десяток женщин, которые у всех на виду пудрились с таким спокойным видом, словно поправляли прическу. А они, эти женщины, изумлялись явлению, воплощенному в Софье, они восхищались, они оценивали покрой платья, но они не завидовали ни ее невинности, ни красоте — они завидовали только ее юности и свежему румянцу на щеках.