Книга Повесть о старых женщинах, страница 214 – Арнольд Беннет

— Что случилось? — окликнула она мадам Фуко, не вставая с кровати.

Всхлипывание раздалось громче, как плач ребенка, который заметил, что взрослые ему сочувствуют, и инстинктивно начал им подыгрывать. В конце концов Софья встала и набросила пеньюар, который она решилась было никогда не надевать.

В просторном коридоре горела только маленькая зловонная масляная лампа с красным стеклянным абажуром. Ее мягкое, колеблющееся свечение, казалось, озаряло весь коридор чувственностью и роскошью, так что невозможно было поверить, что чад исходит от той же лампы. На полу под лампой лежала мадам Фуко — бесформенная масса кружев, оборок и корсетных планок; ее распущенные каштановые волосы разметались по полу. На первый взгляд убитая горем женщина являла собой романтическое и пронзительное зрелище, и на мгновение Софья решила, что наконец-то встретилась с той жизнью, которая соответствует ее мечте о романтике. Софья пришла в волнение, и чувство ее было сродни ощущениям простолюдина, повстречавшего виконта. На расстоянии в этой распростертой, дрожащей фигуре было нечто поразительное и впечатляющее. Она зримо воплощала трагические последствия любви, делавшие мадам Фуко достойной и прекрасной. Но когда Софья склонилась над мадам Фуко и коснулась ее дряблого тела, иллюзии как не бывало, и из драматически трогательной женщина сразу стала смешной. Ее лицо, особенно пострадавшее от слез, не выдерживало испытания внимательным взглядом, оно было ужасно; то была не картина, а палитра, или рисунок, сделанный художником на мостовой, а потом наполовину смытый ливнем. Одни только огромные опущенные веки мадам Фуко сделали бы любое лицо нелепым, а на ее лице были детали и похуже век. Кроме того, она была непомерно толста — казалось, жир выпирает из-под краев затянутого до предела корсета. Над ботинками — на ней были элегантные, туго зашнурованные ботинки на высоких каблуках — нависали жирные икры.

Женщина, которой давно за сорок, заплывшая жиром, растерявшая былую вульгарную прелесть, мадам Фуко не имела права на страсти и слезы, на уважение и даже на существование. Она не имела права живописно возлежать в свете красной лампы во всех своих доспехах — резиновых подвязках и соблазнительных кружевах. Это было глупо, это было постыдно. Ей следовало бы усвоить, что только юность и изящество вправе взывать к чувствам с такой непристойной несдержанностью.

Таковы были мысли изящной и красивой Софьи, когда она с сочувствием склонилась над мадам Фуко. Ей жаль было хозяйку квартиры, но в то же время она презирала ее и с неприязнью относилась к ее горю.

— Что случилось? — спросила Софья мягко.

— Он меня бросил! — произнесла мадам Фуко заикаясь. — А он у меня последний. Теперь я одна!

Самым карикатурным образом она снова разрыдалась и засучила ногами. Софье было стыдно за нее.

— Поднимайтесь. Вам нужно лечь. Поднимайтесь же! — сказала Софья, уже более резко. — Так лежать не годится.

Поведение мадам Фуко и впрямь ни в какие ворота не лезло. Софья — больше морально, чем физически, — помогла ей встать и отвела ее в спальную. Мадам Фуко упала на кровать, одеяло с которой было снято и повешено в ногах. Софья укрыла ее трепещущее тело.

— Ну успокойтесь же!

Спальная тоже была озарена красным светом, шедшим от стоявшего на тумбочке ночника, и хотя абажур на нем был с трещиной, в большой комнате царила, бесспорно, романтическая атмосфера. Освещены были только подушки на широкой постели, пятно света лежало полукругом на полу — остальная спальная оставалась в тени. Меж подушек покоилась голова мадам. Поднос с грязными тарелками, стаканами и винной бутылкой особенно живописно выглядел на письменном столе.