Книга Повесть о старых женщинах, страница 212 – Арнольд Беннет

Однако Софья обостренным взглядом женщины, воспитанной в традициях гордой умеренности, презирающей помпезность, мгновенно оценила и осудила все подробности претендовавшего на роскошь убранства. Здесь, увидела она, не было ничего добротного. Под «добротностью» на Площади св. Луки понимали честную работу, долговечность, безыскусную простоту. Здесь же обивка была дешевой и потертой, хоть и с претензией, мебель — потрескавшейся, покоробленной или просто сломанной. В пять часов вечера часы показывали пять минут первого. И потом, пыль лежала всюду, кроме тех мест, откуда ее удалили бы даже при самой поверхностной уборке. В не привлекающих внимания складках занавесок пыль лежала густым слоем. Софья поджала губы и инстинктивно приподняла подол. Ей вспомнилась одна из любимых фраз матери: «не уборка, а одно название». А потом и другая фраза: «Если уже оставляешь грязь, то не по углам, а там, где ее всякий заметит».

Она заглянула за ширму, и перед ее взглядом предстал чудовищный кавардак cabinet de toilette^[38]: здесь вперемешку стояли кувшины и тазы с грязной водой, валялись как попало платья, щетки, губки, баночки с пудрой и притираниями. На гвоздях в беспорядке висели платья; среди них Софья узнала халат мадам Фуко, а под слоем более новых вещей — полуистлевшее ярко-красное платье, в котором она когда-то впервые увидела мадам Фуко. Так, значит, это спальная мадам Фуко! Это и есть тот самый будуар, в котором рождалась сама элегантность, грязная куча, на которой вырос перезрелый цветок!

Из этой комнаты Софья прошла в другую — здесь были закрыты ставни и царил полумрак. Это тоже была спальная, меньших размеров и всего с одним окном, но обставлена она была с той же сомнительной роскошью. Всюду лежала пыль; на пыльном полу виднелись следы ног. В глубине комнаты находилась дверца, оклеенная теми же обоями, что и стены, а за дверцей — темная и душная cabinet de toilette; вид у комнаты и чуланчика был совершенно нежилой. Софья вернулась в большую спальную и прошла в симметрично расположенную комнату поменьше: здесь ставни были открыты и царил крайний беспорядок: кровать с двумя подушками стояла незастеленной, на стульях висели платья и полотенца, на полу валялись туфли, а на бечевке, натянутой между окнами, висел одинокий белый чулок, еще мокрый. В глубине комнаты находилась такая же темная и зловонная cabinet de toilette: в ней все было вверх дном, и в душной полутьме неясные контуры знакомых предметов казались зловещими. Софья вздрогнула от вполне оправданного омерзения, как женщина, которая украшает себя, чтобы предстать перед чужими взглядами, просто и по-детски бесхитростно. Скрытая грязь возмущала Софью так же, как ее матушку, что же касается тайн туалетного столика, она презирала их с неистовостью юной святоши, которая, еще не изведав искушения, презирает нравственную слабость. Софья задумалась о странном прозябании этих двух женщин, жизнь которых бесплодно проносится час за часом, не приводя ни к каким достижениям. Софья ничего пока не видела своими глазами, но, когда началось ее выздоровление, она многое услышала и сумела свести услышанное воедино. До полудня в квартире, за пределами кухни, не раздавалось ни звука. Потом начинали доноситься неясные шумы и запахи. Около часа являлась неодетая мадам Фуко и справлялась, сделала ли служанка для больной все, что требуется. Потом усиливались запахи с кухни, звенел колокольчик, через распахнутые двери доносились обрывки разговоров, иногда слышался мужской голос или тяжелые шаги, потом долетал запах кофе, иногда раздавался звук поцелуя, хлопала входная дверь, шуршала щетка, слышно было, как выбивают ковер, порой покрикивали, как бывает во время пустяковых домашних ссор. Чтобы выпить кофе, в комнату к Софье обычно заходила Лоране, все еще в халате, зевающая, немытая, нечесаная, но вежливая, по-особому чопорная. Женщины слонялись в пеньюарах до трех часов, а потом Лоране, словно подготавливая себя к необычному и непомерному усилию, вдруг говорила: «Ну вот, у меня ни минуты свободной. К пяти я должна быть одета». Мадам Фуко нередко так и оставалась неглиже — в такие дни она ложилась в постель сразу после обеда, говоря, что сама не знает, почему так измотана. А затем служанка отправлялась к себе на восьмой этаж, и наступала тишина, которая иногда в полночь, а то и позже прерывалась крадущимися шагами. Раза два сквозь щели под дверью Софьи свет пробивался в два часа ночи, перед рассветом.