Книга Руки Орлака, страница 159 – Морис Ренар

Мягкий ворсистый ковер, устилавший темный коридор, заглушил шаги заговорщиков. Мадам де Праз и ее сын неслышно подкрались к стеклу и сквозь листья пальм стали разглядывать гостя.

Жан Марей сидел у окна. Он взял со стола один из многочисленных семейных альбомов с фотографиями и теперь неспешно его перелистывал.

Лицо его выглядело свежим и бодрым. Со здоровым румянцем, ясным взглядом и чистой матовой кожей, Марей производил впечатление находящегося в прекрасной форме спортсмена, который проспал часов десять без единого сновидения или, упаси боже, кошмара. Гибкий и грациозный в своем костюме для верховой езды, Жан Марей смотрелся в лучах раннего солнца столь эффектно, словно позировал художнику; чувствовалось, что этот молодой человек наделен природным изяществом. Очутись он в самой убогой обстановке, в нем все равно невозможно было бы не признать утонченного аристократа… И тем не менее…

«Как это понимать?» – поразился Лионель, припомнив сутулого, с распутным лицом и бегающими хитрыми глазками апаша. Никакого сходства Жана Марея с тем вульгарным типом не обнаруживалось. Неужели Марей – двуликий Янус, который обращает к людям то темный лик, то светлый? «Ерунда какая-то», – подумал граф, и им овладело странное оцепенение, впервые испытанное накануне ночью, когда Марей появился на балконе своего кабинета. Как нам известно, Лионель уже успел порыться в книгах и теперь знал, сколь глубокую и непостижимую загадку, сколь чудовищную психологическую гнусность представляет собой «раздвоение личности», но, не умея черпать в ученых трудах душевное спокойствие, граф вынес из них только еще более сильное недоумение и недовольство. В эту минуту он уже сомневался в своих ощущениях, памяти и рассудке.

Мадам де Праз – которая не была обескуражена, поскольку, в отличие от сына, не видела ночью никакого апаша, – первой заметила одну весьма примечательную особенность.

И в самом деле Жан Марей рассматривал фотографии не так, как это делает обычный праздный человек, желающий скоротать время ожидания. Он разглядывал их, одну за другой, с предельным вниманием, буквально впиваясь в них глазами, и чем дольше продолжался этот просмотр, тем сильнее на его красивом лице отражалось странное удовлетворение. В Марее происходила какая-то внутренняя работа, изменившая его внешний облик. Брови его сдвинулись, губы сжались – все выдавало в нем беспокойного мыслителя, стремившегося вызволить из глубины сознания некое беглое воспоминание или ускользающее объяснение. Наконец он закрыл альбом, положил его на стол, к другим, и, все еще погруженный в глубокие раздумья, принялся медленно расхаживать по комнате.

Наконец, тряхнув головой, словно в попытке отогнать какую-то назойливую мысль, он снова уселся в кресло, равнодушно постукивая ручкой хлыста по сапогу.

Мадам де Праз решила, что пора войти и поздороваться с гостем; Лионель же предпочел ретироваться.

Графиня не любила бросать слов на ветер, поэтому поспешила воспользоваться тем, что они с Жаном Мареем пока что одни в комнате и могут доверительно побеседовать.

– Мсье, – сказала она после обмена несколькими банальными фразами, – я хотела поговорить с вами в отсутствие Жильберты. Прошу вас, попытайтесь уговорить ее вернуться в Люверси! Помогите мне – ведь вы имеете на нее огромное влияние! Помогите мне побороть ее болезненные опасения, дурные предчувствия… Все это ведь глупо, вы не находите?