Книга Повелитель света, страница 296 – Морис Ренар

– Ну-ну, будет! – произнес он доброжелательно.

Шарль, словно пробуждаясь от глубокого сна, тряхнул головой.

– Прошу меня извинить, – сказал он. – Я просто глупец. По меньшей мере вертопрах, которому нет оправданий.

– Оправдания найти всегда можно. Очевидно же, что, если бы мадемуазель Ортофьери представилась, как ей следовало сделать… Короче, она вас разыграла. Быть может, и без злого умысла, но однако же разыграла. В таких обстоятельствах скрыть от вас свое настоящее имя – все равно что назваться вымышленным. Это весьма прискорбно.

– Вы ошибаетесь, – сказал Шарль. – Ставя себя на ее место, я понимаю, что действовал бы точно так же. Внезапно очутившись в обществе приличного человека, вся вина которого в ее глазах состоит исключительно в том, что его фамилия Кристиани, в то время как ее – Ортофьери, она предпочла – из любезности, из деликатности – не отталкивать его от себя грубо, бросая ему это имя – Ортофьери, как хлопают дверью перед носом у наглеца!

– Возможно, – согласился Люк. – Но еще несколько минут назад, видя, в каком вы пребываете волнении, я готов был поспорить, что здесь все не ограничилось одной лишь этой… любезностью.

– Что вы хотите этим сказать?

– Просто пытаюсь втолковать вам, что не вы один виноваты в постигшем вас разочаровании. Будьте к себе справедливы. Восхищение, когда оно не поощряется, не развивается ни столь быстро, ни столь бурно. Зная, кто вы, зная, что эта маскарадная интрига не сулит ничего в будущем, мадемуазель Ортофьери была с вами не просто вежлива, но даже приветливо-ласкова, за что и заслуживает упрека. Эта ее игра граничила с безрассудством.

– Мадемуазель Ортофьери никоим образом не поощряла мою симпатию, – заявил Шарль сухим тоном. – Все это время она оставалась самой собою: красивой и естественной, умной и славной.

– Хорошо-хорошо. Только не сердитесь! Я отнюдь не намерен в чем-то ее обвинять.

– Очень на это надеюсь! – сказал Шарль.

И он постарался зарыть в самых недоступных глубинах своей памяти сияющую и мучительную правду, незабываемую тайну, знать которую не следовало никому, кроме Риты, Женевьевы и его самого. Так как теперь – увы! – ему уже было известно, почему эта фамилия (фамилия корсиканская, как и его собственная) не была ему открыта; почему эта девушка так ухватилась за возможность провести с ним весь день, день, чудесным образом украденный у судьбы, отважно вырванный у старой вражды их семейств, день, которому предстояло стать первым и последним днем их любви! И из этих двадцати четырех часов сна, убаюканных морскими водами и овеянных нежными бризами блаженного острова, он отчаянно вспоминал каждую минуту с того самого момента, когда он заметил в руках Риты небольшую книгу, которую она могла читать лишь украдкой от родителей и которой не имела права обладать, до последнего мгновения такого целомудренного пожатия, когда их пальцы сплелись за бортом «Боярвиля». На этом закончилась не имеющая будущего идиллия: он из Кристиани и она из Ортофьери не могли любить друг друга.

– Забудем! – решительно произнес Шарль.

– Пожелай вы обратного, моему удивлению не было бы предела. Но, должен признаться, на какой-то миг мне показалось, что любовь вот-вот изменит нынешнее положение вещей…

– Я открыл вам свои чувства и не намерен ничего отрицать. Но будьте уверены, уже завтра я о них забуду, как прошу забыть и вас сию же минуту.