Книга Доктор Лерн, полубог, страница 44 – Морис Ренар

Сидя между мной и Эммой, Лерн волновался. Он все время крошил хлеб и нервно трогал прибор. Ему случалось, в припадке глухого непонятного гнева, молча стучать кулаком по столу, отчего звенели стаканы и тарелки.

Однажды, нечаянно, без всякого умысла, я задел его под столом ногой. Доктор заподозрил мою невинную ногу в легкомысленных планах, приписал ей наклонности телеграфа и, убежденный, что случайно накрыл своей ногой какой-то хитрый ножной мадригал, немедленно решил, что м-ль Бурдише плохо себя чувствует и, начиная с этого дня, будет кушать у себя в комнате.

Тут моим мозгом овладели сразу две страсти под впечатлением двойной потребности вызвать у других лиц страдание и удовольствие: ненависть к Дерну и любовь к Эмме. И я решил пойти на самые рискованные шаги, чтобы удовлетворить оба чувства.

Как раз в тот же самый день, дядя сказал мне внезапно, без каких бы то ни было предварительных разговоров, что он собирается взять меня с собой завтра в Нантель, где у него есть дела.

У меня промелькнула надежда избавиться от его надзора. Завтра — воскресенье; Грей праздновал свой годовой праздник: я сумею этим воспользоваться.

— С удовольствием, дядюшка, — ответил я. — Мы выедем пораньше, на случай возможной в пути задержки из-за какого-нибудь несчастного случая.

— Я предпочел бы доехать на автомобиле только до Грея, а оттуда поехать в Нантель по железной дороге… Все-таки так вернее…

Это мне было еще больше на руку.

— Хорошо, дядюшка, будь по-вашему.

— Поезд уходит в Грей в 8 часов утра. Мы вернемся с поездом в 5 часов, четырнадцать; раньше поезда нет.

Подъезжая к деревне, мы издали услышали гул, который временами покрывался мычаньем. Заржала лошадь, вблизи блеяли овцы.

Мне с трудом удалось пробраться через площадь Грей-л'Аббей, превращенную уже в ярмарку, на которой кишела спокойная и медленно передвигающаяся толпа.

В промежутках между будками для стрельбы в цель и другими нищенскими лавчонками разместили скот для продажи: тут мозолистые руки взвешивали вымя, обнажали десна, чтобы по зубам узнать возраст, ощупывали мышцы, чтобы судить о крепости их; на глазах у всех, нисколько не смущаясь, молодая девушка проверяла пол кролика, зажав его между колен; барышники врали и хвастались; между двух рядов покорных крестьян конюхи проезжали грузных першеронов и тяжелых булонских лошадей; ружейные выстрелы смешивались с другими звуками. Первый напившийся в этот день покачивался и мешал мне проехать, называя меня «гражданином». Мы медленно пробирались вперед. В центре полумолчаливого Арденнского рынка, в гостинице, уже пели, но не горланили еще; колокола церкви уже начали свой перезвон, призывая прихожан к молитве, а построенная на площади белая, убранная листьями эстрада ясно указывала на то, что праздник не обойдется без доморощенной музыки доморощенного оркестра.

Мы перед вокзалом. Это был как раз тот момент, который я назначил себе для начала моего активного выступления.

— Дядюшка, скажите, придется ли мне сопутствовать вам во всех ваших странствованиях по Нантелю?

— Конечно, нет. А что?

— В таком случае, дядюшка, так как я питаю отвращение к кафе, ресторанам и кабачкам, я попрошу вас разрешить мне подождать вас здесь, где я могу провести время с таким же успехом, как и в кафе в Нантеле.